Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

А Лика сидела, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, щурила и без того узкие глаза с подкрашенными ресничками и все улыбалась. Теперь уже совсем не Александру — самой себе, какому-то своему, известному только ей одной счастью.

А Мариничу вдруг вспомнилось кафе «Андромеда», коктейль с пломбиром, фонарики, сумеречно горящие под потолком, саксофон, гудящий и подвывающий так, что под ложечкой становилось сладко. И Римма Стрельцова, о которой он подумал с легкой завистью к Владимиру: почему не успел или не сумел в нее влюбиться? А Римма тогда смотрела на Владимира точь-в-точь так, как смотрит сейчас на него Лика.

Александр схватил лежащее на столе меню.

— О, да сегодня блины! — закричал он. — Вот это здорово! Люблю! Закажем?

Лика сидела все такая же, внутренне счастливая, а ко всему остальному совсем безразличная. Александр угадывал — и не мог разгадать до конца, что это значит. Понимал — и не мог понять, что девушке просто очень приятно сейчас пообедать с ним за одним столом…

— Ты согласна на блины? Лика!

…и все, что он закажет для нее, — все будет вкусно.

— Лика! Ты слышишь: бли-ны! — повторял Александр, уже забавляясь глухотой Лики.

Она вернулась на землю. Сняла подбородок с распахнутых ладоней. Улыбнулась. Уже Александру, не себе.

— Вы в блины… влюблены, — сказала она.

И слезинка зазвучала в ее голосе от обиды, что ничего-то Александр не понимает. И прорвался немного нервный смешок оттого, что нечаянно получились у нее почти стихи. Глупые стихи. Такие, как чаще пишут на рекламных плакатах, чтобы люди читали и улыбались.

Но — может быть — и запоминали их.

Утро вечера мудренее…

На этот раз пословица не оправдалась. Александр протомился всю ночь, а утром встал, по-прежнему не зная, что делать с Власенковым. Пустить все это, что называется, на самотек? Или начать немедленно же действовать? И если действовать — то каким образом?

Беда заключалась еще и в том, что он не мог сосредоточиться только на власенковской истории. В его сознание вплеталась теперь и другая забота.

Вчера, пообедав с Ликой, он предложил проводить ее до дому. Девушка охотно согласилась. Можно было ее и не спрашивать. Если бы он позвал ее на дно морское, Лика опустилась бы с готовностью и на дно морское. Полететь на Луну? И на Луну бы полетела.

Они ехали сперва в автобусе, потом в метро, потом на трамвае, в беспрестанной сутолоке людской, обычной к концу рабочего дня. Связного разговора у них не получалось. Но когда сошли с трамвая и побрели неторопливо пешком, пересекая наискосок тихий окраек Измайловского парка, слово за слово Лика поведала Александру, что в семье у них стало опять очень плохо. Притихший было на некоторое время, отец теперь снова пьет, буйствует, избивает маму. И все требует от них: денег, денег… А разве эту прорву когда-нибудь заполнишь?

Лика шла потупясь, стыдясь, что ей приходится такое неприглядное рассказывать о родном отце. А сдержаться уже не могла. Когда человеку больно, он кричит.

Александр держал ее холодные, тонкие пальцы в своей руке, ласково, ободряюще пожимал. Больно было и ему. Та душевная откровенность, с которой Лика делилась своим горем, захватывала и его, не позволяла оставаться безучастным.

Он принялся убеждать Лику, что ей следует бросить все это, уйти из дому, жить независимо. Лика печально качала головой: «А как же тогда мама? И сестренка? Нет, я не могу бросить их, я не такая…» Александр говорил, что надо тогда ей уйти вместе с матерью и сестрой. И Лика опять покачивала головой: «А куда уйдем, на какую жилплощадь? Да если бы и ушли, так папа все равно и там нас разыщет, станет снова жить вместе. Ему же деньги от нас нужны». Александр возмущался. Гнать его прочь! С милицией, наконец. Какой он родной человек, если жизни им не дает? Но Лика и тут не могла принять его советы: «Гнать… Будто испугается! В милицию мама пробовала заявлять. Там отвечают: «Нет у вас права запрещать ему жить со своей семьей. Отвлекайте сами его от бутылки. Вот уж если нахулиганит, сообщите, посадим суток на пятнадцать или оштрафуем». Посадят, так на нас он обозлится еще больше, а оштрафуют — нам же с мамой платить».

Не отступая, Александр говорил, что надо тогда Вере Захаровне попросту оформить развод. Пробовали, оказывается. Петр Никанорыч категорически отказался давать развод. Это же понятно! И в суде их тоже не поддержали. Отец на суд явился чистенький, выбритый, трезвый, выложил на стол свои документы инвалида-пенсионера и расплакался, обещал все уладить миром и по-хорошему…

Чем дальше забирался Александр в непроходимые дебри внутрисемейных отношений Пахомовых, тем отчаяннее представлялось ему положение Лики. Так вот и пролетят все ее молодые годы, без радостей, без тепла на сердце, без ясной цели — день прожит, и ладно. Чем же и как ей помочь?

Он нечаянно ударил Лику в самое больное место, мимоходом обронив, что вот, дескать, она выйдет замуж, и тогда все уладится. Лика сразу выдернула из его руки свои тонкие, так и не потеплевшие пальцы, воскликнула: «Да вы что, смеетесь? Как я замуж выйду? Маму тогда и сестренку вовсе на погибель оставить? А с собой такой хвост никому не приведешь, сама я и то никому не нужная».

И тогда Александр, вдохновясь, заявил, что он еще строже, чем в первый раз, припугнет ее отца. Не бросит все-таки Петр Никанорыч бесчинств своих — никто иной, он, Александр Маринич, возбудит против него уголовное дело. От имени общественности. Лика только лишь недоверчиво улыбнулась: при чем тут «общественность», когда их дело чисто семейное? Так всюду считают.

Петр Никанорыч был дома. Но припугнуть его Александру не удалось. Он бесчувственно-пьяный лежал на своем бражно-пропахшем матрасе и ни на слова, ни на довольно-таки крепкие толчки не отзывался. Лика стеснительно теребила Александра за рукав: «Не надо, Саша, не надо! Мы тут уж сами как-нибудь…» Вера Захаровна сидела у постели Дуси, тихо плакала. Она даже не отозвалась на приветствие Маринича, не повернулась в его сторону. Мало ли всяких любопытствующих людей к ним заходит…

Потом Лика показывала ему самый короткий путь к трамвайной остановке, через парк, по малохоженой тропе. Брела прижимаясь к его плечу, и рассеянно, думая совсем о другом, с какой-то отчаянной душевной надсадой говорила, что есть же на свете такие счастливые люди, которые в лотерею или по займу выигрывают крупные суммы. Даже по десять тысяч! А ей — хотя бы рублей пятьсот! И себе и матери пальто зимнее. Кровати хорошие купить. И еще, на месяц целый, обо всем забыть и закатиться куда-нибудь на юг, к морю, пожить без всяких забот…

И вдруг ткнулась головой ему в грудь, мгновение так замерла и отпрянула. Пошла обратно со средины пути, не попрощавшись, не сказав вообще ничего, то и дело сбиваясь с протоптанной тропы на непримятую траву.