Сергей Сартаков - Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Дома он провел беспокойный вечер. Перед глазами так и стояло потемневшее, растерянное лицо девушки, к которой у него… Словом, ему далеко не все равно, какая новая беда у нее приключилась!

Он предположил: опять распоясался Петр Никанорыч. Но утром на работу Лика пришла веселая, ничуть не встревоженная. Получая чек и готовясь к поездке в банк, она еще пошутила, что видела американский фильм, в котором у кассира отнимают деньги, и теперь боится — вдруг и на нее нападут. Нельзя ли выдать ей пистолет?

Подумал и другое. Под вечер, в пятницу, его и Лику вызывали в прокуратуру. Следователь долго расспрашивал их о том, о сем, как им работается, какая вообще обстановка на заводе, много ли случаев приписок, хищений и всяких недобрых дел приходится пресекать бухгалтерии. Потом вздохнул:

«Получается, в целом-то коллектив у вас вполне здоровый. И вот такая история. Мы тут наводили некоторые справки. Характеристику, между прочим, этому самому Власенкову, — он просмотрел свои записи, — администрация вашего завода дает в общем-то неплохую. Звонила мне и председатель завкома. Мнение профсоюза: человек осознал. Так как? Стоит ли раздувать это дело, при его малозначительности?» Следователь движением руки в воздухе как бы перечеркнул заявление Маринича.

«Раздувать — не надо, — сказал тогда Александр, — а поступить как положено, по закону».

«По закону положено подобные дела в отдельных случаях прекращать. По малозначительности, — сказал следователь. — Тем более что характеристики Власенкову даются хорошие, человек осознал и, кстати, даже и факт-то подлога документами не устанавливается. Вот вы сами пишете: документы Власенковым уничтожены».

«Так вот же свидетельница! — Маринич показал на Лику. — Дело происходило при ней. Она все видела».

«Потому я и вызвал Пахомову вместе с вами, — сказал следователь, явно стремясь побыстрее провести свой разговор по заранее составленному плану. — Только что она, согласно заявлению вашему, видела? Как Власенков изорвал документы? Или то, что они были поддельными? Что именно видели вы, гражданка Пахомова?»

«Я видела, как он их порвал. Он безобразно ругался, и если…».

«Ну вот — «безобразно ругался»! А видели только то, что Власенков документы порвал. А разве не мог человек это сделать в запальчивости, в раздражении? Так, между прочим, и толкует председатель вашего завкома, она беседовала с Власенковым. Короче говоря, мое мнение: заявление ваше, ввиду малозначительности содержащихся в нем фактов и отсутствия достаточных доказательств, к производству не принимать. — Следователь слегка подтолкнул по столу к Мариничу его заявление. — Согласны? Вижу: нет. А вы тогда подумайте. Денька три. Ну, допустим, в среду скажете окончательно. И я доложу прокурору. А там — как он решит».

«Такому хаму прощать? — изумленно сказала Лика. И вскочила, оскаливая зубки. — Да я его увижу, глаза ему выцарапаю! Это он «осознал»! Он порвал документы «в раздражении»! Да я ему…»

И потом, выйдя из прокуратуры, Лика так много раз повторяла свои угрозы, что Александр шутливо предупредил ее: «Гляди, сама тогда попадешь в обвиняемые!»

Не случилось ли так, что Лика в субботу, уже по возвращении из банка, где-то встретилась с Власенковым и выпалила ему свои злые, но справедливые слова прямо в лицо? А тот конечно же ответил ей оскорблениями! Ну что другое так еще могло бы расстроить девушку? Маринич готов был в этот же вечер навестить ее, но как раз пришла с дежурства мать, заговорились — именно об этом, — и время наступило позднее. А с утра в воскресенье предстояла прогулка на теплоходе… Если Лика на место общего сбора в Химках не явится, он не поднимется вместе со всеми на теплоход, а вернется в Москву — поедет к ней!

Лика, такая же расстроенная, как и в субботу, со следами слез на глазах и плохо подкрашенными ресничками, появилась у причала как раз в тот момент, когда готовились убирать трап, а Маринич уже сбежал с теплохода на берег.

Теперь они бродили по палубе, с теневой наветренной стороны, где меньше было народу, и разговаривали, не зная о чем. Каждый хотел и ожидал от другого взаимной и полной откровенности, а решиться на это, особенно Лике, было не просто. Когда она первый раз, в автобусе, открыла всю душу свою Александру, тогда ей совсем незнакомому, сделать это было не трудно, разговор с чужим — все равно что разговор с самим собой. А теперь…

Но тем не менее, слово за слово, круг за кругом по палубе, Мариничу стало ясно: действительно, была у Лики и неприятная стычка с Власенковым, и действительно, буйствует снова Петр Никанорыч. Власенков мало того что первый налетел на Лику и изругал совершенно бесстыдными словами, он назвал ее еще и подлой провокаторшей, шептуньей, которая без всякой для себя нужды обратила внимание бухгалтера на железнодорожные билеты. А Петр Никанорыч в кровь избил Веру Захаровну, она кое-как дотащилась до автомата и позвонила на завод в тот момент, когда Лика уже закрывала кассу, готовясь ехать в банк за зарплатой. На обратном пути Лика попросила шофера завернуть к ним на минуту. Вбежала в комнату…

— Саша, хотя и родной отец он мне, но зверь он или человек? — говорила Лика и сглатывала слезы. — Сестренка с приступом лежит, мама вся забинтованная, ногу волочит, так избита, а папа за столом, в обнимку с бутылкой, поет себе: «Траля! Ля-ля-ля-ляй!..»

И все же, сверх перепалки с Власенковым и сверх отчаянного положения у себя в доме, еще что-то сковывало Лику, наполняло тревогой. И это, третье, Александр никак не мог разгадать.

Они проходили мимо двери, ведущей в буфет. Дверь стояла распахнутой настежь, аппетитно позванивали стаканы, и доносились веселые, возбужденные голоса. Лика вдруг сказала с ожесточением:

— Саша, давайте и мы зайдем, тоже выпьем! Мне хочется.

Она пробилась к буфетной стойке впереди Александра. По ее заказу были налиты два больших фужера шампанского, и, как ни протестовал Александр, Лика не позволила ему заплатить.

— Это я вас позвала и угощаю. Иначе даже пить не стану, выплесну за окно!

Заметно было, что Лика нарочито подбадривает, взвинчивает себя, пытается искусственно сбросить ту связанность, которая почему-то все время одолевает ее. Она первая подняла свой фужер, чуточку полюбовалась на бегущие по стеклу пузырьки и выпила длинным глотком до дна, как воду. Выпила и закашлялась. На щеках, на шее проступили горячие красные пятна. Лика распахнула воротник заношенного пыльника. Открылась двойная низка желтых бус. Лика ухватилась за нее, скомкала в горсточке, преодолевая глубокий сильный кашель.

— Ой, чуть не порвала свои новые янтари! — сказала она, посмеиваясь сквозь слезинки и глубоко переводя дыхание. Шагнула снова к буфетной стойке. — Лариса, налей еще!