Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Аким Морев недружелюбно, даже гневно посмотрел в глаза собеседника; показалось, что тот преднамеренно гасит красоту и гордость страны — будущее Приволжское искусственное море.

— Что же? По-твоему, не надо было строить. Зря все это? Что же ты на Пленуме промолчал?

— Э! Нет. Это ты сам — зря. Строить надо было, и непременно, но со строжайшим соблюдением закона стоимости.

— Ты забываешь, что гидроузлы на Волге, кроме электроэнергии, без которой ныне промышленность задохнулась бы, наносят еще удар и по суховею… морями своими. В прошлом только году суховей в Поволжье сожрал сотни миллионов пудов хлеба. Или это тебя не касается? — грубовато возразил Аким Морев и отодвинулся от стола.

— Все меня касается, как и всех нас. Речь идет о другом: не положено нам отставать от передовой технической мысли.

— Но причем же тут наши гидроузлы? Разве они не результат передовой технической мысли?

Григорий Григорьевич передохнул и снова:

— Вот чуешь, как нам трудно отказаться от старых методов строительства? Иных из нас даже оскорбляет, когда им говорят: «Дорого. Дешевле можно было бы построить». Думать надо. Двигаться вперед надо.

— Путем осуждения всего построенного?

— У нас огромная страна. Наши ученые, геологи, за последние годы особенно, открыли неисчерпаемые богатства недр. Мы уже ныне в Поволжье добываем нефти в три раза больше, нежели добывает мудрый старик Баку… и только-только притронулись к запасам Сталинградской, Приволжской, Астраханской областей. Геологи открыли колоссальные залежи руды — под Курском, в Сибири. Открыты огромные россыпи алмазов. Нам лет на пятьдесят хватит осваивать дары природы. И мы осваиваем — построили могучую индустрию и продолжаем строить. Создали великолепную форму сельского хозяйства и ныне решительно укрепляем, развиваем ее. Создание гармонического хозяйства, то есть единство индустрии и колхозного сектора, — все это и есть путь в коммунизм. Реальный путь. Но ведь по этому неизбежному и довольно сложному пути надо шагать разумно, учитывая все требования экономических законов, и в первую очередь надо беречь народную копеечку, то есть народный труд. — Григорий Григорьевич спохватился: — Ну, алкоголики… давайте выпьем по рюмке коньяку. А то выдохнется.

Выпив, он снова серьезно продолжал:

— Никита Сергеевич Хрущев все время внушает нам, оперенной молодежи: ведь каждому из нас уже под пятьдесят. Вот и внушает нам, оперенной молодежи: «Неустанно ищите то, что выгодно государству, стало быть, и народу». Наши геологи открыли гигантские запасы газа. Этот газ позволяет нам строить не гидроузлы, а тепловые станции не меньшей мощности. Это и дешевле, и связано с наименьшими хлопотами и затратами. Идет бурный спор — одни за гидро, другие за тепловые. У нас сильно шагнула вперед химия, и химики предлагают такую пластмассу, которая вполне заменяет даже высококачественные стали…

В большие окна тихо стучалось утро, снимая со стола электрический свет, падающий с люстры. Электрический свет, словно прощаясь, замкнулся в лампочках.

Аким Морев поднялся из-за стола.

— Спасибо, Гоша, — сказал он. — Отрадно все это. И то отрадно, что Пленум прошел в споре, но было нераздельное единство, сплотившее и наш народ. Отрадно, что Госплан ныне не контора по сбору утильсырья, а душа и разум страны.

— Исполнитель воли Центрального Комитета партии, — подсказал Григорий Григорьевич, тоже поднимаясь из-за стола, разминаясь.

— Что ты мне толкуешь, как пионеру, — грубовато ответил Аким Морев. — Полагаешь так: дескать, провинциалы?

— Вот что, провинциал… а не пора ли тебе перебраться в Москву? Хочешь, подскажу?

— Нет. Работу в обкоме ни на что не променяю: там с народом и при народе. Так-то, Гоша.

— А то давай вместе Госплан двигать?

— Нет. Ты влюблен в Госплан, я — в область.

— Так влюблен, что порою и меня забывает, — весьма серьезно и с обидой подтвердила Нина.

— Ну, нет. Тебя забыть мне невозможно, пропев последние слова, Григорий Григорьевич обнял жену. — Но, Нинок, иногда ведь сам себе не принадлежишь: все в голове бурлит.

Аким Морев после Пленума и особенно после задушевной беседы с Григорием Григорьевичем чувствовал себя обогащенным. И не только обогащенным, но и успокоенным, как это случается со студентом, сдавшим экзамен на «отлично».

Все обозначилось перед секретарем обкома ясно и величаво. Он понимал, что все разумное, вспыхнувшее в деревне, подхвачено Центральным Комитетом партии, суммировано, теоретически осмыслено и в этом новом качестве возвращено колхозникам.

«Да. Пожалуй, история колхозного движения еще не знала столь мудрых и дальновидных решений партии, — подытоживая, думал он. — Все эти решения пробуждают в людях душу живую и еще крепче роднят нас с народом. Теперь колхозники на меня, да и на других не будут смотреть теми глазами, какими смотрели там, когда оврагом уходили из колхоза. Радостно это, — но он осознавал еще и другое, пожалуй, более величавое. — Промышленность и сельское хозяйство сливаются в единое гармоническое хозяйство, как вливается в это хозяйство и вся наука. На этой основе еще теснее сплотилась партия, сплотился и народ. — Но тревога все-таки бередила сердце секретаря обкома. — Как-то там у нас, на канале? Неужели все еще не справились с дрянной речушкой?»

Когда самолет пробороздил небо над соседними областями, Аким Морев попросил командира самолета, чтобы тот снизил машину и, сделав круг над Черными землями, приземлился у штаб-квартиры на строительстве канала.

И самолет пошел бреющим полетом.

Радовали Акима Морева гурты овец, стада коров, пасущиеся в степи. Озера буквально чернели от дичи, и это пробуждало в нем зуд охотника.

«Откуда ее столько? — думал он. — Неужели уже начался перелет с севера? Как быстро летит время».

Аким Морев не знал, что в этом году особенно изобильно расплодилась дичь на озерах, в непроходимых, густых камышах. Люди видели, как в вечерние и утренние зори дичь вылетает на двести — триста километров покормиться на озимях. Летит всегда высоко, огромными партиями и, возвращаясь, садится на озера тучей, или, как выражаются охотники, — трубой. По ночам же в темном небе так плачевно перекликаются гуси, словно прощаются с насиженными гнездами, уговаривая друг друга переправиться через Каспий, через Черное море в чужеземные края: как это ни печально, но надо лететь. И солнце перестало беспощадно калить землю. Оно, точно переутомившись за лето, заливало степи золотистым налетом, а вечерами уступало место прохладе, пахнувшей полынком, житняком и другими травами. Стали перепадать дожди, и степи вновь, как и весной, зазеленели — раздолье овцам.