Сергей Васильев - Матушка-река

На мертвых деревах трещат трещотки,
История припудривает щеки,
Чтоб не кровавой, а румяной стать,
Чтоб пошептаться о своем кумире:
Воюя, сладко говорить о мире,
Так можно и от Бога не устать!

Господи, да что же с нами
Делается временами?
Над тобой и надо мной
Дождичек идет грибной,
Будто бы напоминая,
Что придет пора иная,
Где печаль стоит стеной,
Где не будешь ты одной…

Державинская ода глубока,
Как наша Волга-матушка-река, —
Порой она мутна, порой прозрачна,
И в ней, как осетры, плывут века
И будут плыть, родимые, пока
Не сделалося всей России мрачно.

Я поглупел уже от этих од,
От непогод, невзгод и даже от
Того, кто возомнил, что он державен.
Страна умрет, подохнет даже скот,
Не в этот год, так в следующий год —
Останется лишь Гавриил Державин.

И осетры воспрянут на столе,
И вспыхнут розы на твоем стекле,
И засияют тусклым счастьем лица,
И кончится огонь на корабле —
«Фелица» ведь во свете, не во мгле,
Не то что блудная императрица.

И день настанет, славный день такой,
Когда не будем мы глядеть с тоской
На солнце и пойдем любить любого,
Когда и жизнь не будет воровской,
Когда покончат с грустью колдовской
Все – от Московии и до Тамбова.

Речь не о том, что настали трудные времена,
Мы видали и хуже, но речь сейчас о другом:
Неродною нам стала теперь страна,
Если не сказать – врагом.

Помнишь, как мы гордились этой страной —
Сталинградом, Гагариным, а какой у нас был футбол!
Что же случилось с ней и что случилось со мной —
Все куда-то пропало, остался лишь слабый пол.

Да нет, я люблю ее, лучезарную Русь,
И никуда не уеду – ни в Лондон и ни в Париж.
Только все чаще меня накрывает грусть
Оттого, что ты, Россия, во тьме паришь.

У меня оскомина на эту веселую прыть —
Прав Мандельштам: у нас в крови блуд труда.
Можно всю жизнь не делать, а говорить —
И беспечальным сделаешься тогда.

Я по ночам от обид и боли ору —
Потому что смешна мне чиновничья злая спесь.
Знаешь, Россия, когда-нибудь я умру,
Но тогда пусть меня похоронят здесь.

Сталинград-то хорош, а Волгоград
Хуже, наверное, во сто крат —
Ничего не найдешь хорошего.
Даже мамка скорбит от великих обид,
И пусть здесь давно никто не убит,
Земля помнит кровавое крошево.

Из окопа, заросшего пышной травой,
Прорастает солдатушка неживой —
Мир не должен быть одноразовым.
И у девушек кругом идет голова
Оттого, что воскреснут все однова, —
Я согласен с Виктором Некрасовым.

Не измерить сегодняшней лжи длину,
Но теперь мы не у фашистов в плену,
Мы теперь в плену у купечества.
Я-то знаю, что будет потом, наперед:
Государство умрет, и страна умрет
И останется только отечество.

Или память о нем – хорошем таком,
Что заплакать хочется вечерком.
Что с того, что мы хулиганили?
Лишь бы оно не ушло на дно,
Словно Китеж, лишь бы жило оно,
Лишь бы мы его не испоганили.

Кто бы знал, откуда взялся Крит
Среди Волги. Греков-то совсем
Никогда здесь не было. Однако
Кто-то был – не зря вода горит,
Осквернясь существованьем всем
И не зная солнечного знака.

Волги нрав тревожен и суров —
Стенька Разин, да, хорош собой,
Но живет как в оркестровой яме.
Что ты знаешь, кроме осетров
И княжны, ужаленной судьбой,
И татар с унылыми ладьями?

Переплыли, да. А что потом?
Плеск волны, забывшей мзду и ложь,
И убийства сплошь, и сплошь пожары,
И отравленный стрелою дом,
И обманы несусветны сплошь,
И они, раскосы и поджары.

Я гляжу на этот желтый Крит
И опять по берегу брожу —
Мне и Бог дорогу не укажет.
Знаю, завтра Крит заговорит —
Будет все понятно и ежу,
Знать бы только, что тогда он скажет!