Сергей Васильев - Матушка-река

В этом смысл России – чтоб колосилась
Рожь и чтобы жизнь носилась
В колесе вселенском и чтобы дети
Знали, что они не одни на свете.

Земля никогда не родит мертвяка,
Но схватки близки родовые.
Идут, как волы голубые, века —
Ужасны рога их кривые.
Любуйся их поступью грозной, пока
Не встретился с чудом впервые.

Колючее время стыдливей ерша,
Полжизни осталось на роздых.
Густеет, как масло, пространство круша,
Беременный смутою воздух.
И ночь надвигается, тьмою шурша,
И небо в крестах, а не в звездах.

И снова бредут на закланье волхвы,
Звенят незаконные речи.
Во рту привкус крови и привкус халвы,
И слышится голос картечи
Разгневанной, и не сносить головы
Опять Иоанну Предтече.

Давно равнодушный к скрижалям конвой
Не видел такого улова.
Грохочут осины надменной листвой,
Не ведая умысла злого.
И внятным становится замысел Твой,
И зрячим становится Слово.

Квас ледяной, но никуда не деться
От страшной, словно Библия, жары.
И зноя тяжеленные шары
Нам предлагают до трусов раздеться

И так идти по городу. Народ
Уже привык к такому променаду.
Не выпить ли еще нам лимонаду?
Нет, квасу, квасу! Нет, наоборот!

Поругивая солнце сгоряча,
Которое обласкано веками,
Бредем к реке державной. Под ногами
Похрустывает нежно саранча.

Откуда ее столько? Эта рать,
Как татарва, опять на крылья села.
Ну, правильно, хлеб в поле она съела,
Теперь явилась в город нас сожрать.

Ну, прямо казнь египетская! Мы
Спешим к реке, вопрос в пространство бросив:
Кто нас спасет – пожалуй, лишь Иосиф —
От саранчи, которой тьмы и тьмы,

От зноя – он тяжел, как никогда,
В поту и продавцы, и брадобреи.
Нырнуть бы, что ли, в Волгу поскорее,
Но в Волге тоже горяча вода.

Трава зеленая, а небо синее,
Почти как шкура у льва.
Душа в печали, а сердце в инее,
Как моя голова.

Не плачь, не надо, моя хорошая, —
В мире мало огня:
Никогда, родная, тебя не брошу я,
Если ты не бросишь меня.

С Марка Шагала краски не спросятся,
Как с Шекспира судьба Макбет.
Всюду какая-то разноголосица,
Всюду скверный обед.

Не желай ничего жениху окаянному —
Ни хлеба и ни вина.
Что ему трезвому, что ему пьяному —
У Диогена бочка одна.

В плену центонов не надо мучиться,
Там одно – что душа, что плоть, —
Гамлет и тот однажды научится
Крысу шпагою заколоть.

А Россия красна лишь диким величием,
Птичьим шелестом, ловлей блох
Да медвежьим косноязычием,
Что послал нам славянский бог.

То ли климат излишне сух,
То ли сук рубить недосуг —
Вот и пьешь свой вишневый сок,
Ожидая выстрел в висок.

То ль идем не по той стерне,
То ли плачем не в той стране —
Пусть звенит в тумане струна,
Полно кукситься, старина!

Будет год, а может быть, век —
Станет зверем вновь человек,
И дракон о трех головах
Уравняется с ним в правах.

Лето, деревня. Отпуск идет к концу.
Прихожу с женою и Ксюшей к отцу.

Подкрашиваю оградку, сорную рву траву,
Разгоняю ворон, галдящих шумно во рву.

А Ксюха глядит на фотографию и шумно визжит:
– Мама, а почему тут Сережа лежит?!

Хороша теперь жизнь в саду,
Яблоки там висят,
Пчелы порхают у всех на виду,
И медом полнится сад.

Но покрыта ржавчиной ножевой
Пашня, высохшая совсем.
И стоит отец мой еще живой
Надо мной и над миром всем.

Папе Карло Коллоди земля по колено,
Но сосновое вдруг нашлось полено,
И тогда, улыбаясь картинно,
Появился на свет Буратино.

А еще раньше был плотник Иосиф,
Который, полено на землю бросив,
Раскаялся и удивился —
И Христос на свет появился.

Мой отец был плотником тоже,
Он работал то нежно, то грубо,
Но всегда хорошо – похоже,
Все деревья ему родня.
Знать бы лишь, из какого дуба
Вытесал он меня.

Господь, ты меня услышь —
Секундой хотя б одной.
Луной питается мышь,
Луна питается мной.

В этой страшной жаре,
Где не можно дела вершить,
В человеческой кожуре
Даже ангел не смог бы жить.

Дождь бы, что ли, пошел слепой —
Я согласен с ливнем любым,
Чтобы вновь остаться с тобой,
Только зрячим, а не слепым.

Дай вещи имя – и заговорит
Почти лукаво и почти навзрыд
Про боль свою и про чужое счастье,
Не требуя ни денег, ни участья.

На то нам и даются имена,
Чтобы измена чересчур нежна
Была и для тебя, и для другого —
Назойливого друга дорогого.

Вот потому так радостно живем —
Глотаем воздух, черный хлеб жуем.
И, может, лишь одно коровье вымя
Способно нам сказать про Божье имя.

Мне сладко от парного молока,
Я счастлив поглядеть на облака,
Которые и круг измен не знают,
И нам, таким плохим, не изменяют.

Парк, тихим солнышком согретый,
Уставший от людских обид.
Бомж, утомленный сигаретой
И левой водкой, грустно спит.

А рядом женщина с коляской
И силуэты бывших жен,
А ты опять веселой пляской
Святого Витта поражен.

Ты не увидишь святотатца,
Но мысли слишком глубоки,
Когда на голову садятся,
То вороны, то голубки.

«Мне скучно, бес…»
Мне тоже нынче скучно,
Но к бесам не привык я обращаться.
Уж лучше забрести вон в ту церквушку.
Я, правда, слишком редко в ней бываю,
Мне то друзья мешают, то подруги.
Так вот, я забреду, поставлю свечку
За упокой родителей моих
И за здоровье и жены и дочки —
Глядишь, и на душе повеселеет,
Глядишь, и Бог обрадуется вдруг.

Флоренский Павел как-то говорил,
Он говорил: «Любой из нас – проект,
С любовью созданный великим Богом,
А как проект мы этот испохабим,
Зависит лишь от каждого из нас…»