Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Изверги! — только и крикнула Елька, убегая.

Отделение Академии наук раскинулось на берегу искусственного озера Аршань-Зельмень. Здесь, в степи, усадьба со своими новыми бревенчатыми домиками, черепичными крышами, крылечками, белыми рамами окон и деревянными тротуарами казалась клумбой цветов среди полыни и лебеды.

То, что академик прибыл в этот час, да еще пешком, удивило всех, особенно Шпагова, который совсем не ждал Ивана Евдокимовича и сам продумывал разные способы, как вызвать его сюда, оторвать от больной жены и заставить заняться делами.

— А тут нате-ка вам… — по-разломовски пробормотал Шпагов, выбегая на крыльцо. — Здравствуйте, Иван Евдокимович, — проговорил он, делая вид, что не удивлен: знал — этого академик не любит и на вопрос: «Как это вы сюда попали?» может резко ответить: «В следующий раз буду докладывать лично вам. Сейчас извините: забыл испросить вашего разрешения».

— Химика мне, — кратко приказал Иван Евдокимович, входя в свой небольшой, пахнущий крутым запахом сосны кабинет.

— Которого? — смиренно спросил Шпагов.

— Обоих.

Вскоре в кабинет вошел химик Степан Рябов, человек солидный, пухлый, с глазами, всегда чем-то удивленными.

— Слушаю вас, Иван Евдокимович, — еще с порога заговорил он, потирая руки, словно любитель пива при виде пенящейся кружки.

— Вы, Степан Герасимович, сады когда-нибудь лечили?

— Выращивал. — И Рябов закивал большой лысой головой.

— А теперь лечить придется. У вас ведь есть химическое средство, при применении которого рост дерева ускоряется?

— Есть! — подхватил Рябов и еще энергичнее стал потирать руки.

— Испытанное?

— Сам проверял. Правда, в малых масштабах — на двух деревцах.

— Так вот, — чуть подумав, снова заговорил Иван Евдокимович, — так вот, возьмем под свое наблюдение больной сад.

— Это какой же? — спросил Рябов, и его всегда удивленные глаза переполнились страхом.

— А тот, что неподалеку отсюда, в колхозе «Гигант». Много у вас в запасе такого вещества?

— Найдется, но немного. Его в Приволжске вырабатывают.

— Свяжитесь и выпишите, не скупясь… на десять гектаров… Нет, на двадцать. Десять гектаров сада будем лечить, на десяти — новый выращивать.

Шпагов стоял за спиной академика и усиленно подмигивал Рябову и тем сбивал его с толку. Академик же, не видя, что Шпагов подмигивает, но догадываясь об этом по лицу Рябова, сказал, не оборачиваясь к Шпагову:

— Вы! Сударь! Моргаете? Нюхательный табак, что ли, в глаза попал?

Шпагов силился внушить Рябову, чтобы тот решительно отказался от затеи академика, но Рябов ничего из его подмаргивания не понял и предложение Ивана Евдокимовича принял, хотя в душе и считал, что затея академика никчемная и что им, научным сотрудникам отделения, вовсе не следует вмешиваться в практические дела колхоза.

— Мы нейтральное государство, — не раз в своей среде говаривал Рябов. — Колхозы сами по себе, мы сами по себе.

Так думал он и теперь, намереваясь изложить перед академиком «свою точку зрения», но в эту минуту в кабинет вошла его жена Полина и еще с порога заговорила:

— А я знаю… знаю, что понадобилось Ивану Евдокимовичу.

— Откуда, Полина Лазаревна, знаете? Сорока на хвосте принесла? — Иван Евдокимович привстал и вежливо пожал руку, делая вид, что целует ее.

У Полины нос кувалдой, и если бы не глаза — большие, серые, с поволокой, всегда ласково смотрящие, — если бы не такие зовущие глаза, она была бы уродливой. Глаза красили ее лицо, красил его и румянец, густой и яркий, и еще красили волосы, пышные, все в кудерьках. К тому же она была умна, энергична и, говорят, держала в руках своего мужа Степана Рябова крепко: как лихой наездник коня. Признаться, одно время Иван Евдокимович был в нее влюблен и вскоре после смерти первой жены собирался даже предложить ей «руку и сердце», но на пути встретилась Анна Арбузина, и все пошло в другую сторону.

— Так какая же сорока вам на хвосте принесла? — с еле заметным замешательством повторил Иван Евдокимович.

— Я была в Аннушкином саду. И поняла: микробиология должна прийти на помощь.

— Полезная бактерия, хотите вы сказать?

— Антибиотики, — неизвестно для чего пояснил Рябов.

Академик к Шпагову:

— Подмигивайте же Полине Лазаревне, вы!

— Все подмигивает? Он у нас такой, — быстро вмешалась Полина и ответила академику: — Есть у нас бактерия, вы ее знаете: обогащает почву. Миллиарды этой бактерии мы и пустим на площадку Аннушкиного сада. Что на это скажете, Иван Евдокимович?

Академик некоторое время молча смотрел в окно, затем тихо попросил:

— Я вас очень прошу: возьмите сад под свое наблюдение, Полина Лазаревна. Дайте бактерию, химикаты и восстановите сад.

Рябов вздрогнул всем своим тучным телом, словно бегемот, выбравшийся из воды на сушу: значит, академик решил из кабинетика прочь, на народ. Ох, как этого не любит Рябов! Тут, в кабинетике, ошибся, — взял да и снова начал опыт, а там, на глазах у людей, да еще с колхозным добром…

И он попытался воздействовать на академика:

— Но ведь сад-то Аннушкин. А она…

— Моя жена… И что же? — в упор разглядывая его, сказал Иван Евдокимович.

— Болтовня пойдет в ученом мире, — глотая слова, вымолвил Рябов.

— Болтовня? Мы средства и силы собираемся тратить не на Анну Арбузину, жену академика Бахарева, а на сад. — И он обратился к Шпагову: — Свяжите меня по телефону с Яковлевым или Горшковым — они бывшие помощники Мичурина, оба ныне профессора. Вот как, Шпагов, настоящие помощники работают: сначала ученики, а потом сами профессора…

Вечером, когда солнце, весь день яростно палившее степи, как бы еще подбавило лучей — ярких и до того горячих, что казалось, они сейчас прожгут землю насквозь, как папироса прожигает сукно, — в этот час академик разговаривал с Горшковым, убеждая прислать вагон посадочного материала.

— Пятилеток. Прошу пятилеток. Сам хочу в полупустыне развести сад. Сам, — не моргнув, врал академик, считая, что такое вранье пойдет на пользу. — Сам. Понимаете? Ну, вот если бы Мичурин у вас такое попросил? Сделали бы? А я ведь тоже ученик Мичурина… только раньше вас к нему в ученики попал. Пятилеток гектаров на пять? Нет, на десять. С пятком и возиться не стоит… Тороплюсь? А как же? Двухлетки надо ждать пять-шесть лет, пока они плодоносить станут. Пятилетки — от силы два года. А я — то ведь уже не молодой. Вот так-то. Деньги и человека вышлю завтра же… Шпагов к вам приедет. Он человек пробивной… Нет, не продувной, а пробивной… Спасибо. Заранее спасибо.

Положив трубку, Иван Евдокимович сначала задумался, а потом сказал Шпагову:

— Завтра отправляйтесь в Мичуринск. Загляните в Разлом. Запаситесь доверенностью от колхоза и райисполкома. Пользуйтесь, пока вам доверяют, молодой человек. Сегодня я с правлением колхоза поговорю. Уверен, одобрят. Затем вышлите на площадку нового сада ямокопатель. Стоит он у вас, заржавел. Отправьте его на площадку, это ускорит дело. — И академик пошел по лабораториям отделения, вникая в дела, оживленный, улыбающийся, чего с ним за последние недели не бывало: «лекарство» для Аннушки найдено.