Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

После этого он сказал Опарину:

— Решение бюро обкома о перевыборах руководителей колхозов проводите в жизнь вы. — И на недоуменный взгляд председателя облисполкома ответил: — Обком принял принципиальное, правильное решение, теперь Советская власть обязана провести его в жизнь… Идите, действуйте, Алексей Маркович!

У здания обкома, перед зеленым сквериком, уже сгрудились машины, хлопали двери парадных подъездов обкома, нарушилась тишина светлых коридоров, стучали машинки под ловкими пальцами машинисток, вспухали от напряжения головы у завотделами и инструкторов.

В кабинет вошел Петин. Он сначала смущенно постоял у косяка двери, затем решительно направился к столу, говоря:

— Аким Петрович… если это не так я делаю, то скажите мне, и я больше этого делать не буду.

— А что?

— До меня дошли нехорошие слухи… И мне кажется, я их обязан вам передать.

— Передавайте, — прикрывая улыбкой встревоженность, произнес Аким Морев.

— Говорят, что препарат Рогова, которым Елена Петровна лечит коней, — авантюра. И еще: разрешение на применение препарата дал ей Аким Петрович Морев у стожка в степи. Простите, я говорю все, что слышал.

— Кто такое распространяет? — опустив глаза, спросил Аким Морев.

— Директор Степного совхоза Любченко.

— Что побудило его на такую болтовню?

— Во время мартовского обледенения у Елены Петровны на ферме пало семьдесят восемь коней. Любченко уверяет, что они пали не из-за стихийного бедствия, а потому, что препарат Рогова — авантюра. На днях пало еще восемнадцать… потому что препарат Рогова — авантюра. Вы простите меня, но я полагал, что обязан вам все это сообщить.

— Спасибо! Пройдет. — Но как только Петин вышел, у Акима Морева вырвалось сначала гневное: — Клевета? Клевета — штука липкая, а мне поручено руководить областью. Выйду на улицу, а злыдни будут тыкать пальцем мне вслед и шипеть: «Секретарь-то у нас. Глядите-ка, на какие штучки способен: нашел красивую бабеночку и все ей позволяет творить…»

И вдруг слова, сказанные, возможно, в шутку Моргуновым: «Легко луной любоваться», — повернулись к Акиму Мореву другой стороной.

«На что он намекал? Неужели до него дошли слухи о моем отношении к Елене?.. Неужели дошла и клевета? — Он даже отшатнулся от стола, замер. — А препарат Рогова? Почему ты так уверен, что препарат Рогова не авантюра? Елена энергичная, увлекающаяся. Увлеклась… — И снова заговорило в нем подозрение, а отсюда, как по цепочке, потянулось и другое: — А почему ты, Аким Петрович, уверен, что она любит тебя? Уж очень быстренько переметнулась от Любченко к тебе. А может, не тебя любит, а твое положение? Как-никак, а секретарь обкома партии. — Аким Морев несколько секунд находился в прострации: ни дум, ни помыслов. — Не может того быть! — пересилив себя, мысленно воскликнул он. — Другая на ее месте давным-давно прикатила бы сюда и заняла у меня на квартире место жены. Нет. Нет. Она не такая. Не едет: дела держат, как держат они и меня. Разве поступить так: завтра воскресенье, рано утром на машине отправиться к ней, а в ночь — сюда? Посмотрю, что за беда там стряслась… походим по степи. Ой! Ой! Мы же не птички, в травах не скроемся: все увидят… тот же Любченко… и опять понесут: «Аким Морев прискакал на свидание к Елене». Нет, сначала пусть заглохнет клевета или ее чем-то надо придавить. Но как и чем придавить? Клевета не таракан. И Аким Морев снова задумался. Да, он любит Елену и желает немедленно видеть ее и в то же время чувствует, что клевета уже занесла в его сердце соринку.

Лет двадцать назад он не был бы столь осторожен, как осторожен теперь: жизнь не раз колотила его за непродуманные порывы. А ныне наложила и большую ответственность: секретарь областного комитета партии, и потому обязан быть весьма осмотрительным.

В кабинет опять вошел Петин и доложил:

— Из Степного совхоза просят вас… Елена Петровна. — Он поощрительно улыбнулся и скрылся.

Аким Морев побледнел, думая: «Что я ей скажу? Как бы не проболтаться о соринке!» И взял трубку.

Но Елена тоже была в затруднении: она почему-то не могла сразу же заговорить о случившейся беде — падеже восемнадцати коней — и начала медленно, спокойно:

— Мне трудно звонить вам. — По телефону она назвала его на «вы», что не ускользнуло от Акима Морева. — Трудно: приходится отправляться за сорок километров на центральную усадьбу и тут ждать, пока Любченко выйдет из кабинета… — Затем торопливо, взволнованно: — Очень хочу видеть вас. Очень. Очень… Я все ждала-ждала-ждала… вот-вот откуда-нибудь вывернется машина, и из нее выходите вы. Очень хочу….. Очень… Видеть вас. Почему не заехали? Ведь были рядом…

— Тяжелые дела в области держат меня, как осьминог щупальцами. Но приеду. Непременно. Вырвусь и приеду, — ответил он, и на этом ему надо бы кончить, но червячок подозрения зашевелился. — Слышал, там беда у вас какая-то… опять восемнадцать коней?..

— Да-да-да, — печально ответила она. — Погибли. Этих коней нам доставили из совхоза… Чапаева.

— Там директор Ермолаев? Каков он? — спросил Аким Морев.

— Молодой, умный и даже красивый. Со мной приехал сюда… Настойчиво предлагает нам всем переправиться к нему в совхоз, там и лечить коней.

— И ты?..

— Нам не до переезда.

И тут Аким Морев совершил неосмотрительное: вместо того чтобы как-то приглушить чувство ревности, вызванное словами Елены: «Молодой, умный и даже красивый», — он глухо произнес:

— А ведь о павших конях иное говорят.

Елена какие-то секунды молчала. А чуть спустя, уже не с той непосредственностью, с какой разговаривала с ним до этого, спросила, тоже переходя на «ты»:

— Ты веришь тому, что говорят?

Он замешкался и, не умея лгать, произнес:

— Я там не был… не видел.

Тогда она резко:

— Очень жаль, очень грустно, Аким Петрович. Мне стыдно. — И положила трубку.

Он было крикнул:

— Елена! Елена! — Но уже слышались гудки отбоя.

Елена сидела в машине, держа в руке шляпу, и опустошенными глазами смотрела куда-то вдаль. Свет фар, убегая, стелился по придорожным травам и, освещая камыши, перебирал седые махалки. Так она была удручена телефонным разговором с Акимом Моревым, что ничего перед собою не видела: перед нею кучилась только тьма ночи.

Машину качнуло, и Елена привалилась к Ермолаеву.

«Бедненькая! — подумал он. — И Аким Петрович! Как нечутко разговаривал с тобой…»

Ермолаев понимал, что его отношения с Еленой стали более сложными, нежели они были до телефонного разговора с Акимом Моревым. Тогда в нем жило, росло светлое, обещающее. А сейчас? Что же сейчас? Вот она прикоснулась к нему, и он ощущает теплоту ее тела. Она, конечно, ищет в нем мужской поддержки. Ну и поддержи. Пошляк сказал бы: «Сломай ее. Воспользуйся случаем и по-мужски грубо приласкай ее. Все и свершится — коротко и ясно».