Исай Давыдов - Девушка моего друга

— Ведь у нас уже есть дом! — несколько раз сердито повторила она. — Чего тебе еще надо?

Но, видно, она его так и не уговорила.

Тогда я еще не понимал, как это можно наняться плотником к самому себе. Постепенно мне это стало ясно.

Каждый день, когда мы уже после ужина, затемно, кончали работу, дядя Семен садился во дворе на скамейку и, как он говорил, «подбивал итог». Нацепив на нос перевязанные ниточкой очки (новые он вынимал только при гостях), он брал из стола пухлую, потрепанную записную книжку, огрызок карандаша и, бормоча себе что-то под нос, писал столбики цифр. Потом торжественно объявлял:

— Сегодня мы с тобой, Семочка, заработали сорок три рубля! А если учесть, что плотника нужно было бы и покормить, то выйдет пятьдесят с гаком. А на работе я каждый день зарабатывал только двадцать семь рублей восемьдесят копеек. Видишь, какая разница?

Я вижу, что разница, конечно, есть. Только мне кажется, что подсчитывать ее совсем незачем. Ну, сделали что-то там, и ладно. Зачем уж все на рубли мерить? И разве здесь, на своей будущей террасе, дядя Семен изобретет какую-нибудь машину? Конечно, нет! А на работе бы изобрел.

Киры в Малаховке нет. Она сразу после экзаменов уехала вожатой в пионерский лагерь.

Дядя Семен просил ее не уезжать, говорил, что на своем участке она заработает гораздо больше. Кира не возражала ему, не спорила, но в лагерь все-таки уехала.

Вообще я заметил, что Кира никогда не спорит с отцом и часто даже одергивает Майка, если он начинает с ним спорить.

— Папу надо беречь! — говорит она в таких случаях.

Дядя Семен довольно улыбается. Ему приятно, что дочка бережет его.

И в то же время я чувствую, что Кира в чем-то не одобряет своего отца, хотя она этого никак не показывает и никому этого не говорит.

Дядя Семен, по-моему, этого не замечает. Он все время советует мне брать с Киры пример и хвалит ее даже сейчас, когда она не послушалась его и уехала в пионерский лагерь.

Иногда нам помогает строить террасу Майк. Нынешним летом он кончает десятый класс, потом будет поступать в институт и поэтому очень много занимается.

Но в те дни, когда он утром сдает какой-нибудь экзамен, он больше уже не занимается и делает террасу вместе с нами. В такие дни, как обычно, подбив вечером итог, дядя Семен бывает особенно доволен, потому что мы зарабатываем рублей по восьмидесяти.

Вначале арифметика дяди Семена была мне совершенно безразлична. Потом, постепенно, он увлекает меня ею, и я уже сам начинаю спрашивать:

«А сколько стоит эта работа?», «А сколько — эта?»

И дядя Семен обстоятельно, подробно, как взрослому, отвечает мне. Я вижу, что ему нравится, когда я задаю такие вопросы, и поэтому я задаю их все чаще и чаще.

Однажды в выходной день, когда приехала мама, я похвалился ей тем, что вчера мы с дядей Семеном вдвоем заработали целых пятьдесят семь рублей.

— Как это заработали? — не поняла мама.

— Ну, обычно! — говорю я. — Террасу делали.

— Почему же ты говоришь, что заработали?

— Мама, ну как ты не понимаешь? — досадую я. — Если бы плотник сделал ту же работу, которую мы сделали с дядей Семеном, ему пришлось бы заплатить пятьдесят семь рублей.

— Но откуда ты это взял? — Мама спрашивает уже испуганно. — Разве можно свою помощь дяде Семену измерять в рублях?

— Это не я! Это он измеряет! И совсем не мою помощь… Он считает все вместе…

Мама, видимо, вдруг что-то понимает и закусывает губу. Весь день она со мной не говорит на эту тему в только поздно вечером, когда я провожаю ее на станцию, тихо просит:

— Ты не говори больше никому, сколько вы там заработали, сколько сэкономили… Ладно? Это очень… некрасиво.

— А как же дядя Семен?

— Ну… дядя Семен делает это для себя… А тебе совсем незачем. Обещаешь мне?

— Обещаю!

Теперь я и сам начинаю понимать, что это некрасиво, и на другой день, когда дядя Семен садится на свою скамейку подбивать итог, я говорю ему:

'— Дядя Семен, а зачем ты все это подсчитываешь? Это ведь некрасиво!

Дядя Семен, сняв перевязанные ниточкой очки, удивленно смотрит на меня большими выпуклыми глазами, а потом начинает раскатисто смеяться.

— Ты еще маленький… Ха-ха-ха! Некрасиво… В хозяйстве счет нужен. А без счета никакого хозяйства нет. Вот вырастешь, поумнеешь, поймешь…

И он снова надевает очки и начинает набрасывать в записной книжке колонки цифр.

По выходным в Малаховку приезжает не только моя мама. Приезжают другие родственники. Все привозят с собой полные сумки продуктов, вино и иногда даже шоколадные конфеты. С пустыми руками не приезжает никто.

Дядя Семен всегда радуется приезду родных. Он любит их и много говорит об этом и часто повторяет, что, когда он построит большой дом, все родственники летом будут жить у него.

И после того, как он долго и настойчиво говорит об этом, все начинают чувствовать себя чем-то обязанными ему и разбредаются по участку, чтобы что-нибудь сделать, чем-нибудь помочь.

Когда родственники уезжают, дядя Семен переливает в графинчики оставшееся вино, пересчитывает бутылки и на другой день сдает их в магазин. А вином из графинчиков он угощает соседей, которые иногда по вечерам заходят к нему и у которых он всегда что-нибудь по-соседски просит: пару тесин, пару листов железа, немного дранки.

Раза два в месяц в Малаховку приезжает Аллочка Жук. Она живет на даче в Кратове, по этой же дороге.

Когда Аллочка приезжает, я бросаю все свои дела ги иду с ней в лес или на озеро, где через запруду тонкой прозрачной стенкой падает вода. Я рассказываю Аллочке о том, как мы строим террасу и что дядя Семен собирается делать дальше. Я не говорю ей только о том, как по вечерам дядя Семен «подбивает итог». Мне почему-то не хочется, чтобы она это знала.

Аллочка внимательно слушает меня и хвалит дядю Семена.

— Он очень хозяйственный! — серьезно, как старшая, говорит мне она… — Ты учись у него. Это пригодится в жизни. Мне мама всегда говорит, чтобы я у него училась.

Я почему-то сразу вспоминаю, как дядя Семен «подбивает итог», и мне совсем не хочется у него учиться.

Но я не говорю этого Аллочке. Иначе пришлось бы объяснять… Потом Аллочка рассказывает мне, что она делает у себя в Кратове, и однажды признается:

— С тобой как-то легко разговаривать, Семка. Ты не как другие мальчишки. Другие дразнятся, дерутся… А ты какой-то простой, как будто родной…

Мне хочется сказать Аллочке, что это только с ней я такой простой и не дерусь. Других девчонок я тоже дразню, дергаю за косы и иногда бью. А Аллочку бы не смог… Но вместо всего этого я неожиданно для себя выпаливаю:

— Это потому, что я тебя люблю!

И тут же пугаюсь того, что сказал. Я знаю, что о любви говорят только взрослые, а детям о ней говорить нельзя. Какой-то миг мне кажется, что и Аллочка испугается моих слов и сейчас убежит. Но она не пугается. Она очень спокойно и рассудительно говорит: