Исай Давыдов - Девушка моего друга

Еще три года назад, вернувшись из эвакуации, я в первую же неделю поехал в Молочный переулок и разыскал там квартиру Аллочки, хотя мне и не приходилось до этого бывать у нее. Больше всего я боялся, что Аллочки еще нет в Москве, что она еще не вернулась. Это казалось мне самым страшным. Но страшнее оказалось другое. Аллочка была дома. Она сама открыла мне дверь, ахнула, почему-то покраснела и сказала:

— Ну, проходи.

В ее комнате, на низеньком подоконнике, возле раскрытого пианино, сидел юноша — красивый, светловолосый, в новеньком коричневом костюмчике.

Аллочка вошла вместе со мной, протянула: «Знакомьтесь», — и, представляя меня, добавила:

— Это друг моего детства. Юноша пренебрежительно оглядел мою старенькую спортрубашку, неглаженые брюки, едва заметна усмехнулся и протянул мне руку:

— Саша.

— Ну, рассказывай, где ты был, как живешь, — попросила Аллочка.

Я начал рассказывать ей о нашей жизни в Алма-Ате, но быстро понял, что ей это совершение неинтересно.

Она все чаще и чаще смотрела на Сашу, он смотрел на нее, и мне стадо ясно, что им нет до меня никакого дела, что я им мешаю.

А мешать людям я не любил.

Через несколько минут я ушел, сказав, что мне нужно торопиться по делу и что вообще я зашел к Аллочке случайно, по пути.

Через полгода я узнал, что отец Аллочки погиб на фронте. Я снова поехал к ней и снова увидал там Сашу.

Он вел себя в доме по-хозяйски, успокаивал мать Аллочки, бегал за какими-то покупками. И я решил, что больше мне в этот дом ходить незачем.

После этого я раза два встречал Аллочку в Малаховке, и мы разговаривали с ней очень вежливо, по-дружески, как будто тогда, до войны, у плотины между нами ничего не произошло.

Прошлой осенью я случайно встретил Аллочку в Москве, на улице, и она почему-то никуда не спешила и даже сама предложила проводить меня в магазин подписных изданий, куда спешил я.

Как и обычно, сначала мы говорили о всяких пустяках, а потом Аллочка вдруг стала жаловаться, что ей очень скучно, потому что с Сашей она давно поссорилась и после этой ссоры обнаружила, что у нее совсем нет друзей.

— Это неправда! — возмутился я. — По крайней мере один друг у тебя есть!

— Если этот один — хороший, то это уже очень-много…

Аллочка улыбнулась мне так нежно, что у меня перехватило дыхание. Всего несколько минут назад я разговаривал с ней свободно, даже немного небрежно, а тут почувствовал, что не могу выдавить из себя ни одного слова. Я только смотрел на нее — красивую, тоненькую, темноглазую, черноволосую — и неудержимо, глупо краснел.

Я прекрасно понимал, что надо сейчас договориться с Аллочкой о встрече, назначить свидание, может, пригласить в театр или на концерт, но почему-то я не мог это сделать и, тупо глядя на асфальт, с трудом выдавил из себя только одно приглашение:

— Приходи ко мне в гости, Аллочка… У меня двадцать четвертого день рождения… Придешь?

Аллочка, склонив голову набок, посмотрела на меня удивленно, даже, пожалуй, немного насмешливо, но согласилась:

— Приду.

И тут же записала в крошечный блокнотик мой адрес.

Уже потом, простившись с ней, я понял: пригласил я ее на день рождения только потому, что боялся, как бы она не отказалась встретиться со мной. А не прийти на день рождения неудобно.

Аллочка пришла и весь вечер была в центре внимания.

Дела, рассказывала анекдоты, смеялась и тормошила всех. Родственники восхищались ею открыто, по старой памяти. Трое моих друзей глядели на нее во все глаза, наперебой приглашали танцевать и вообще старались не отходить от нее. Я был глупо горд, счастлив, но где-то в душе у меня что-то свербило, потому что Аллочка ничем не выделяла меня среди остальных, а мне почему-то казалось, что я имею больше прав на ее внимание, чем кто-то другой.

Когда она собралась домой, я поехал ее провожать, несмотря на то, что родственники еще оставались и мама смотрела на меня укоряющими глазами.

Мы медленно шли с Аллочкой от метро по тихой Метростроевской, потом свернули к еще более тихому. Молочному переулку, прошли по мокрым от дождя и звонким каменным плитам возле старых стен бывшего монастыря. В переулке горели редкие тусклые лампочки.

Аллочка рассказывала о своей жизни, о том, что у мамы после гибели отца плохо с сердцем. Надо бы отправить ее на курорт, но нет денег. Вот когда дядя Семен продаст маленький дом, он отдаст старый долг.

Так он обещал. Он должен много. Маме хватило бы этого на три года, чтобы каждый отпуск ездить в Мацесту.

— Это все-таки скотство! — возмутился я. — Знать, что твоя мать больна, и не отдавать деньги… Это скотство!

Уж в крайнем случае можно что-нибудь там недостроить, а деньги отдать!

— Ты зря кипятишься! — Аллочка улыбнулась, — Все это естественно… Каждый старается устроиться в жизни получше… И это легче всего сделать за счет других… Тут уж кому как удастся…

— Вот это и есть скотство — устраиваться за счет других! — произнес я. — И я не понимаю, почему ты к этому так спокойно относишься!

— Насмотрелась… Привыкла… — ответила Аллочка и замолчала.

Мы долго шли молча, глядя себе под ноги. Потом Аллочка тихо спросила:

— Сема, скажи: ты думал обо мне все эти годы?

— Конечно, думал! Много!..

— И ты вспоминал… Ну, что у нас было?

— Я не забывал об этом ни на один день!

— Правда?

— Правда!

— Знаешь… — Аллочка остановилась, очертила носком черного ботика полукруг по мокрой, стершейся каменной плите. — Знаешь, я тоже этого не забывала… Но как-то вот так все получилось… с этим Сашкой…

Ей-богу, я сама ничего не понимаю… Он оказался очень плохим человеком…

— Не надо говорить о нем, — попросил я.

— Хорошо, не буду, — пообещала Аллочка. — Поверь, он никогда больше не будет стоять между нами.

Я поверил. Я вообще был готов поверить тогда всему хорошему. Я был очень счастлив оттого, что Аллочка не забывала меня, оттого, что она со мной. Мне не было дела ни до какого Сашки. Я не хотел знать его.

Мы долго стояли с Аллочкой в подъезде ее дома и перекидывались редкими словами. Мне страшно хотелось ее поцеловать, но я не решался. Мне казалось, что она может обидеться, рассердиться, и тогда мы больше не увидимся.

Поэтому я робко, тихо спросил:

— Аллочка…

— Что?

— Можно… я поцелую тебя?

Аллочка помолчала и вдруг рассмеялась.

— Чудак!.. Конечно, нельзя!

Она хлопнула меня по руке и убежала вверх, крикнув на прощанье:

— Заходи, Сема! Слышишь? Заходи!

— Обязательно зайду, Аллочка! — ответил я.

Я шел по Молочному переулку к метро и пел. Мне казалось, что я самый счастливый человек на земле. Я был уверен, что Аллочка любит меня, что этот несчастный Сашка, действительно, никогда больше не попадется на моем пути.