Юрий Смолич - Мы вместе были в бою

Боевое побратимство известно издавна. На людях, которые вместе были в опасности, вместе шли на смерть или плечом к плечу одолевали врага, добывая победу, — на этих людях словно остается незримая печать. Пройдут годы, снова встретятся хотя бы на минутку боевые товарищи — и поднимется у каждого из них из самой глубины души это волнующее чувство полного взаимопонимания, единства и общности. Это святое чувство, и его знают только боевые побратимы.

Но в Советской Армии люди воевали не просто потому, что им приказывали командиры. Не смертельная опасность объединяет советских воинов на поле боя — их объединяет борьба за одну идею.

Стахурский знал: кончится война, наступит мирное время, и снова встретятся боевые побратимы и останутся ими и в бою и в мирном труде, освященном одной великой целью. А тот, кто не вышел из войны с этим светлым чувством побратимства и в войне и в мире, — тот попал в ряды воинов случайно, только отбыл, а не отвоевал войну. Тот — не побратим.

Стахурскому стало грустно: может быть, он слишком строго относится к Власенко? Он хотел бы осудить себя за несправедливость.

Понемногу Стахурский успокаивался. Сентябрьское утро было чудесно. Он с наслаждением шагал по киевским улицам — четыре года он по ним не ходил.

И чем дальше уходило от него раздражение и на его место входил покой от волнующего свидания с родным городом, в нем все сильнее нарастало странное чувство: он идет, и рядом, сразу же за, ним, молча, но каждой мыслью с ним вместе, идет Мария, его боевой побратим.

Это было похоже на галлюцинацию, и Стахурский даже смутился. Почти три года были они вместе с Марией в партизанском отряде, в армии, и она была для него только товарищем в бою. Но вот он ее увидел вчера и понял, что неразрывная близость связала их жизни.

У них была общая цель в борьбе, они были вместе в бою и не раз протягивали друг другу руку на помощь. Теперь Мария уехала в далекую Алма-Ату, и неизвестно, когда сойдутся снова их пути в жизни…

В наркомате Стахурский спросил, можно ли видеть инженера Карпинского.

— Заместитель наркома сегодня не принимает, — ответила ему секретарша, — сегодня товарищ Карпинский рассматривает проекты. Пожалуйста, скажите вашу фамилию. Я спрошу товарища Карпинского, может быть, он примет вас. Но, — добавила она, взглянув на погоны Стахурского, — если вы демобилизованный и по делу о работе, то, прошу вас, пройдите прямо в отдел кадров, товарища Карпинского можно не беспокоить. — Она улыбнулась. — В отделе кадров вас и без него разорвут на части.

— Хорошо, — разочарованно согласился Стахурский, — я пройду в отдел кадров. Но, будьте любезны, на прием к Михаилу Ивановичу все-таки меня запишите.

Секретарша скрылась за дверью кабинета, но не прошло и минуты, как она выбежала обратно.

— Товарищ Стахурский, профессор Карпинский просит вас немедленно.

Стахурский вошел.

В просторном кабинете стоял огромный письменный стол и два маленьких стула. А весь пол был завален белой, голубой и синей калькой. Она лежала кучами, свертками, пачками, а десятки листов были разостланы прямо на полу. Из-за стола навстречу Стахурскому поднялся стройный, худощавый человек с густой шевелюрой. Это и был Михаил Иванович Карпинский, бывший декан строительного факультета.

— Стахурский! — воскликнул Карпинский таким сильным голосом, что казалось непонятным, как он рождается в этой щуплой груди. — Стахурский, дорогой мой, так значит вы живы? — Он; порывисто обнял Стахурского, расцеловал его и так же громко, с радостным возбуждением продолжал: — Ну, все остальное потом, а сейчас прежде всего открою вам свои карты: кто сюда вошел, тот уже не выходит. Я — Синяя Борода двадцатого века, или, вернее, послевоенного периода. Инженер Стахурский, вы зачислены в кадры наркомата. Вы демобилизованы?

— Да, — улыбнулся Стахурский.

Профессор нажал кнопку, и в просвете полураскрывшейся двери показалось лицо секретарши.

— Позвоните в отдел кадров, чтобы они заготовили документы для инженера Стахурского. Он зайдет к ним оформиться через пятнадцать минут.

— Слушаю, Михаил Иванович.

— И не говорите ничего! — прикрикнул профессор на Стахурского, хотя тот и словом не обмолвился. Если вы уже где-нибудь завербовались, все споры с другими наркоматами беру на себя. Если вы не согласны, за пятнадцать минут берусь вас убедить. Если имеются еще какие-нибудь препятствия, ни одно из них не будет принято во внимание. Считайте, что это мобилизация.

— Михаил Иванович! — смеясь, сказал Стахурский, с восхищением глядя на учителя: он ничуть не изменился, даже стал еще более подвижным. — Я как раз и пришел к вам проситься на работу. Только с одним условием.

— Принимаю заранее. — Но профессор нахмурился. — А какие условия?

— Прошу не оставлять меня в аппарате, а отправить на строительство.

Профессор крепко пожал Стахурскому руку. Потом он поставил свой стул рядом со стулом гостя, положив на его колено узкую руку с тонкими пальцами.

— Ну, рассказывайте. Значит, вы были мобилизованы в июле сорок первого года. После этого…

Раздался телефонный звонок. Профессор, не поднимаясь, взял трубку.

— Здравствуйте, Николай Васильевич! Хорошо. Жду вас в половине третьего. — Он положил трубку и сделал широкий жест, указывая на горы кальки: — Вот видите: сто восемнадцать проектов мы утвердим до понедельника. А во вторник сто восемнадцать объектов начнут жить. И только на шестьдесят три из них назначены начальники строительства… Шестьдесят четыре, — поправился он, с улыбкой взглянув на Стахурского. — Остальных надо разыскать до понедельника, то есть за четыре дня. Ну, рассказывайте. Значит, вы ушли на фронт в июле сорок первого…

— Где же вы раздобудете столько инженеров до понедельника?

— Ужас! — крикнул профессор и засмеялся. — Найдем. Вас же нашли. — Снова зазвонил телефон. Он сорвал трубку. — Нет. Передайте, пожалуйста, наркому, что я этот проект отклонил. — Положив трубку, он крикнул: — Ах, Стахурский, вы себе не представляете, что творится на свете! Когда я вернулся в прошлом году из эвакуации, то пришел к наркому и сказал: «В такое время деканом может быть какой-нибудь из ветеранов войны — инвалидов, а меня надо направить на строительство». В наркомате сразу согласились и в тот же день отозвали из института. Но на другой день назначили меня заместителем наркома. Это черт знает что! — Он крикнул так, словно именно Стахурский был виновен в том, что Карпинского не отпустили на производство. — Вы понимаете? Мне говорят: мы не можем вас послать на одно строительство, вы должны руководить тысячью строительств. А? Как вам нравится? — Зазвонил телефон, и Карпинский взял трубку. — Хорошо. Позвоните секретарше, ее зовут Верочка, и скажите, чтобы выправили документацию. — Он опустил трубку и снова положил руки Стахурскому на колени. — Рассказывайте, Стахурский. В июле сорок первого года…