Юрий Смолич - Мы вместе были в бою

И вот родной Мукачев снова перед ним.

Это было такое сильное и волнующее чувство, что Пахол ощутил почти физическую боль в сердце.

— Идемте, панна Ольга, — сказал Пахол, задыхаясь, — уже поздно. — Мария взглянула на него, и он понял свою ошибку. — Простите, товарищ Мария… Это я так, вспомнил…

— Вы вспомнили эту девушку из Харькова, что…

— Что направила меня на путь, — заключил вместо нее Пахол. Лицо его стало суровым, даже скулы резче выделились.

Они перешли мостик и вышли на дорогу. Теперь их могли заметить фашистские дозоры, размещенные на городских окраинах или у моста через Латорицу. Быть может, сейчас раздастся это омерзительное: «Хальт!» или затарахтит автомат. Им надо пройти с полкилометра под горою, потом повернуть на шоссе, которое идет влево, пересекает долину Латорицы и входит в город вместе с железной дорогой. Шли молча. Теперь Пахол заметно прихрамывал: долгий путь по взгорьям и котловинам утомил его. Мария искоса поглядывала на Пахола и вспоминала этот год пребывания в отряде его и его земляков, местных жителей.

В этих местах в партизанский отряд, пришедший с Украины, влились украинцы с Верховины, словаки из горных селений на севере, чехи, некогда служившие в чехословацкой армии и укрывавшиеся во время оккупации в Карпатах. Все они были охвачены лютой ненавистью к гитлеровским захватчикам и стремились освободить свою страну от ига иноземцев.

Из словацких гор пришли крестьяне, жившие в неописуемой нужде: зимой и летом они ходили босиком, и каждый из них мечтал всю жизнь только об одной паре сапог, чтобы хоть в гроб лечь обутым. Мало чем — разве покроем одежды — отличались от них украинцы с Верховины. Многие из них не знали, что в Европе, кроме Венгрии, Чехии, Германии и СССР, есть и другие страны. Весь остальной мир они называли Америкой, откуда они получали письма от родственников, которых погнала туда безысходная нищета в родной стране. Вся их жизнь, так же как жизнь их отцов и дедов, прошла в горах, и кругозор их был словно замкнут горным ущельем. Их желания ограничивались одним: клочок плодородной земли. Но они знали, что в соседней Советской стране земля принадлежит хлеборобам, и многим уже было ясно, что единственный путь к осуществлению их мечты — это воссоединение с братским народом Советской Украины в единую семью. Когда им в партизанском отряде выдавали оружие, они целовали его, а перед красным знаменем становились на колени.

Совершенно иные люди пришли в отряд из городов и поселков закарпатской низменности. Это были преимущественно ремесленники и рабочие из мастерских и соляных шахт. Они приходили в чистых, аккуратно выглаженных, но изношенных костюмах и тщательно вычищенных фетровых шляпах. В их речи часто звучала политическая терминология, и они досконально знали, какая разница между анархо-синдикалистами и просто анархистами, а также могли перечислить все партии, которые выставили своих кандидатов на последних выборах в парламент Чехословакии или Венгрии. Они неодобрительно отзывались об этих партиях, зато с восхищением называли имена героев войны республиканской Испании против Франко. Они умели бросать гранаты и стрелять из пистолета. Слово «революция» они произносили как обет. Многие из них побывали в Праге, Будапеште и Вене, но цель своей жизни они видели тоже в том, чтобы присоединить свою страну к стране социализма.

Была еще третья, отнюдь не малочисленная группа среди пришедших в партизанский отряд степенных, пожилых людей. Несмотря на солидный возраст, они хорошо держались в строю, четко рапортовали и лихо поворачивались «кругом». Они отлично владели винтовкой, многие умели обращаться с пулеметом, но были мало приспособлены для партизанских диверсионных рейдов. Свою речь они со вкусом пересыпали русскими словами, порою неожиданно провинциальными, и охотно рассказывали о Нижнем Новгороде, Пензе, Благовещенске или Верном, но не знали, что многие из этих городов уже называются иначе. Это были ветераны австро-венгерской армии, которые в годы первой мировой войны попали в русский плен и как пленные славяне работали с русскими рабочими в городах или с крестьянами в селах. И они хотели присоединиться к СССР, который называли — Россия.

Все, приходившие в отряд с Карпатских гор и закарпатских долин, единодушно мечтали о присоединении их страны к СССР.

— Дружбы народов, — вдруг сказал Пахол, — жаждут во всех странах, можете мне верить, товарищ Мария. Я побывал в Будапеште, Вене и Праге. Но позвольте вас спросить: может ли каждая страна после войны войти в СССР?

— Разве в этом дело? — ответила Мария. — Дело в том, что никто не может запретить любому народу добиваться такой же жизни, как у нас.

Пахол кивнул в знак согласия.

Они снова шли молча… Вскоре показался мост через Латорицу.

Мария думала о том, на какую высокую гору надо подняться этим людям — и темным батракам с Верховины, и пылким юношам из закарпатских городков, и ветеранам австро-венгерской армии, — чтобы, обретя свою некогда утраченную и теперь вновь отвоеванную отчизну, они сумели увидеть жизнь такой, как она действительно есть — и не только в их убогой хижине или в тесном ущелье, а во всем мире. Ведь их родной край — Закарпатье — в течение столетий был только «окраиной» Западной Европы, только захолустьем западной «цивилизации», проеденной ржавчиной эгоизма и собственничества и старавшейся предельно разъединить каждый народ. Ведь в буржуазной Европе и двадцатимиллионный народ — это только двадцать миллионов людей одной национальности. «Европа» учила людей видеть только свою собственную жизнь и не видеть общественной жизни, не понимать, что такое жизнь целого класса и всего народа.

Вот и мост. Если их встретят очередью из автомата, это произойдет сию минуту. Они уже видели: справа и слева перед мостом четырьмя рядами спускались в овраг проволочные заграждения. На противоположном берегу тоже и справа и слева виднелись два аккуратных холмика, поросших травой, — два блиндажа. Но охраны не было видно.

Лицо Пахола посерело, но не от дорожной пыли. Он привык к опасностям, но ведь сейчас угрожает гибель не где-нибудь на чужбине, а на пороге родного дома, где вот уж пять лет ждут его жена и дети.

— Спокойно! — не оборачиваясь, прошептала Мария.

И они шагнули на мост.

Теперь, с моста, стали видны бойницы в блиндажах. В каждом было по две амбразуры, и в них светлыми кружками вырисовывались дула пулеметов.

Они, не замедляя шага, перешли мост.

Пулеметы молчали. Патрули не показывались. Вокруг царила мертвая тишина.

Они облегченно вздохнули.

Итак, в город они вошли беспрепятственно. А из города? Удастся ли им так же успешно вернуться назад?