Юрий Смолич - Мы вместе были в бою

У эсэсовца забегали глаза. Но они натыкались то на взгляд Стахурского, то ординарца, то Палийчука. И эти взгляды были одинаково суровы, беспощадны, как в бою. Пятна лихорадочного румянца исчезли с лица пленного. Страх — теперь уже осмысленный страх — заполнил его глаза.

Стахурский наблюдал за эсэсовцем. Не первого гитлеровца приходилось ему допрашивать.

В начале войны пленные держали себя очень нагло. Тогда гитлеровские молодчики упивались своими успехами, были в чаду сумасбродных иллюзий о молниеносной войне и покорении мира. Но блицкриг провалился, и гитлеровцы поняли, кто сражается против них. И тогда не только пожилые, мобилизованные солдаты, но и головорезы-эсэсовцы, попадая в плен, поднимали руки и кричали: «Гитлер капут!»

Но вот сейчас, после войны, были, оказывается, еще и такие, которые не хотели сложить оружие и не хотели отвечать, даже попав в плен. Таких Стахурский видел впервые. Это были, очевидно, последние волки из гитлеровской стаи! Они хотели воевать еще.

В годы войны эти звери, очевидно, неистовствовали в карательных отрядах и застенках гестапо на временно оккупированных землях. Это были самые страшные враги человечества, и теперь они старались подороже продать свою жизнь, которую все равно не могли сохранить.

Они мечтали о реванше. Во имя осуществлений своих сумасбродных планов они были готовы на все. Если у них отнимут собственное оружие, они найдут чужое. Если выбить из рук чужое, они будут грызть зубами. Если они не смогут драться в открытом бою, они будут действовать скрытно и наденут на себя какую угодно личину: мирную, доброжелательную, покаянную. Но за всем этим будет только одно — подлость, коварство и удар в спину.

Таким был Клейнмихель, тот, над Бугом, когда подул первый ветер с востока, первый оборотень, рожденный поражением, которого предусмотрительные фашисты готовились оставить после себя в стране, из которой придется удирать. Так в годы первой мировой войны оставлял своих шпионов еще кайзер Вильгельм, — и они стали агентурой фашистов.

Стахурский почти физически ощутил прилив смертельной ненависти. Он не будет жить с этими людоедами в одном мире!

Рука его сжала рукоятку пистолета.

— Я не буду отвечать, — повторил пленный.

— Жаль, — равнодушно произнес Стахурский.

Палийчук шумно вздохнул. Потом шагнул к эсэсовцу.

— Эх, — сокрушенно сказал он, — жалко работы… Так трудно было доставать его.

Он остановился и вытянулся перед Стахурским:

— Товарищ майор, разрешите заехать ему в ухо. На всякий случай. Может, заговорит?

Ему было жалко своей работы, как горько хлеборобу, когда засуха губит урожай. И он понимал, что сведения, которые отказывается сообщить этот бандит, крайне необходимы.

Вошел начальник штаба.

— Все готово, — сказал он. — А как этот? — он кивнул головой на пленного.

— Отказывается отвечать.

Вервейко расстегнул кобуру.

Стахурский жестом остановил его.

— Палийчук, — сказал он, — выполняйте.

Палийчук подошел к эсэсовцу и сердито кивнул на дверь. Пленный уставился на Стахурского.

— Иди, иди! — подтолкнул его Палийчук. — Ангелам и архангелам на том свете пожалуешься!

— Я скажу! — задыхаясь, крикнул пленный. — Я буду отвечать!

— Поставь его на прежнее место, — сказал Стахурский.

— Холера! — проворчал Палийчук. — А сколько гонору! Все они такие: ни за что не бьются, кроме своей паршивой жизни.

— Ваша фамилия? — спросил Стахурский.

— Мунц Карл-Иоганн, штурмбанфюрер СС.

— Документы!

Пленный с минуту поколебался, потом достал документы и протянул их Стахурскому.

— Сколько вас?

— Полк.

— А точнее?

— Три батальона и рота связи.

— А еще?

— Отдельная рота минометчиков, пулеметная команда, офицерский резерв.

— То-то же! — сказал Вервейко.

— Огневые средства?

— Двадцать минометов, сорок пулеметов, станковых и ручных, триста автоматов.

— Номер полка?

— Это сводная часть.

— Сформирована уже после капитуляции?

— Да.

— Из частей СС и СД?

— Да.

— Гестаповцы?

— Да.

— Хороша компания! — буркнул Палийчук.

— Палийчук! — сердито крикнул Стахурский.

— Виноват, товарищ майор!

— Сколько у вас всего людей? — продолжал допрашивать Стахурский.

— Тысяча — тысяча двести.

— Сколько из них на правом фланге в ущелье?

Гитлеровец замялся.

— Отвечайте.

— Больше половины.

— Там концентрируется удар?

Эсэсовец мялся.

— Да, — наконец сказал он.

— Чтобы выйти к реке?

— Да.

— Зачем вам это нужно?

Эсэсовец молчал.

Стахурский повторил вопрос.

— Мы хотим перейти в англо-американскую зону.

— Зачем?

Эсэсовец смотрел в землю.

— Зачем вам понадобилась англо-американская зона?

Эсэсовец поднял голову. С нескрываемой ненавистью он глядел на Стахурского.

— Мы не хотим сдаваться вам.

— Кому это — нам?

— Русским, большевикам.

— Но англичане и американцы тоже не пропустят вас с оружием.

— По их требованию мы сложим оружие.

— Вот как! — сказал Вервейко.

— И вы уверены, что они, наши союзники, милостиво отнесутся к вам, после того как вы напали на нас?

Эсэсовец пожал плечами, потом сказал:

— Они примут нас, раз мы складываем оружие.

— Вы договорились с ними заранее?

Эсэсовец с поспешностью ответил:

— Нет!

— Почему же вы так уверены в таком случае?

Эсэсовец снова молчал.

Часто гремели пулеметы в ущелье, где стоял Иванов-первый. В центре было тихо. Сквозь окно была видна свежая зелень, блестевшая густой утренней росой. Ни одно облачко не туманило прозрачной сини небосклона над цепью гор. С правого фланга изредка доносился треск винтовочных выстрелов. Это демонстрировал Иванов-второй, тайком пробираясь на гребень — в профиль средней, ничейной, возвышенности. Небо над хребтом стало уже розово-золотым. Скоро из-за горы покажется солнце и своими ослепительными лучами ударит в глаза солдатам нашего переднего края. Гитлеровцы, вероятно, воспользуются этим и под прикрытием слепящих лучей снова пойдут в атаку на позиции батальона. Чтобы отвлечь внимание, они начнут наступление на центр — с тем, чтобы незаметно сосредоточив свои главные силы на фланге, ударить по Иванову-первому, занимающему оборону в ущелье. Им нужна река!

— Ну? Почему вы так уверены? — повторил вопрос Стахурский. — Отвечайте.

Вопрос этот был уже ни к чему. Ответ не мог ничего изменить. Но Стахурский ждал.

Эсэсовец наконец сказал:

— Они — не вы. Только поэтому.

— Однако они и не вы, — резко возразил Стахурский. — Они пять лет были в состоянии войны с вами.

Пленный поднял голову и со злорадством произнес:

— Они воевали против своего соперника в господстве над миром, но не против нацизма!