Лев Колесников - Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Баринский уткнулся в фотогазету и терпеливо ждал, когда можно будет войти к начальнику. А в голове крутилось: «Ничего, будет время, я с вами рассчитаюсь! — Это о Нине и ее друзьях. — Подумаешь, невинность из себя разыграла! Ну, а Высоков… Этому паршивцу я подстрою что-нибудь такое, что всю жизнь будет помнить».

— Неужели они творят такие жестокости? — вдруг услыхал Баринский за своей спиной приятный женский голос.

— Это же фотография, а фотография — документ точный, — пояснил он, не оборачиваясь, и только сейчас разглядел фотоснимок, на котором фашисты обливали водой живых людей на морозе.

— И неужели они могут со всеми так делать? — спросил тот же голос с ужасом.

Баринский обернулся. Перед ним стояла молодая, небольшого роста брюнетка в белом платье и лакированных туфельках.

— Я не комиссар и на этот вопрос ответить не могу. А вот вы, наверное, можете сказать, подолгу ли Крамаренко читает мораль подчиненным? Ведь вы служащая штаба?

— Я тут новенькая, — ответила брюнетка. — Ну, то есть не совсем… Раньше я жила в этом гарнизоне, а на работу меня приняли сегодня машинисткой.

— А что же вы раньше тут делали?

Брюнетка смутилась и ответила скороговоркой:

— Я жила с мужем; муж — летчик, сейчас на фронте. Я некоторое время жила в городе у мамы, а теперь стало трудно, и комиссар помог мне устроиться…

— Так вы, значит, холостячка? — улыбаясь, спросил Баринский.

— Ну, как сказать… — Брюнетка замялась и густо покраснела.

Этот разговор отвлек Баринского от неприятных мыслей. Красивым движением он достал из кармана портсигар, щелкнув пружиной, раскрыл его и протянул собеседнице.

— Прошу.

Он был убежден, что она не курит, и предлагал так, для фасона. Но она протянула руку и, извинившись, взяла папиросу. Закурили.

— А жить теперь где будете? — спросил Баринский. — В гарнизоне?

— Нет, с мамой. Это немножко неудобно в смысле расстояния, зато в городе веселее. А вы бываете в городе?

— Бываю, но у меня еще нет там знакомств…

— О! Я могу дать вам адрес одних очень интересных людей. Такие общительные… Они по торговой части и живут в достатке. А в наше время это так редко.

— Очень интересно! Я с удовольствием… — договорить Баринский не успел, его позвали в кабинет начальника. Но прежде чем пойти, Баринский спросил брюнетку: — Так познакомимся?

— Пожалуйста, — пропела та и протянула ему свою маленькую руку с длинными крашеными ноготками. — Клавдия Лагутина, а попросту — Клавочка. Меня все так зовут…

— Клавочка, вы, быть может, продиктуете мне обещанный адресок?

Она охотно продиктовала, он поспешно записал и, приосанившись, скрылся в кабинете начальника. Клавочка проводила его томной улыбкой.

Старый Ляйляк-бай сидел в тени карагача на красной кошме. Перед ним дымился чилим [1] Чилим — среднеазиатский кальян, состоящий из глиняной или металлической чашки для табака и углей, резервуара из тыквы для воды, и длинной трубки, через которую втягивают дым. — Здесь и далее — примечания Tiger'а. . Дымок зеленоватый, с тяжелым дурманящим запахом. В большой клетке, сплетенной из медной проволоки, тоскливо попискивала бедана [2] Бедана (узб.) — перепелка. . В густых ветвях чуть слышно шелестел ветерок. Карагач рос на краю небольшого выступа крутого горного склона. Корни его купались в прохладе водоема, откуда вода падала вниз звонкой струей и соединялась с горным потоком.

С одной стороны вздымался горный склон, с другой — пышным ковром, украшенным узором садов и полей, блеском водоемов и каналов, расстилалась долина. До советской власти эта зелень и вода украшали лишь узкую полосу земли у горных подножий. Большевики отняли у баев их власть над водой и землей, помогли народу осуществить его мечту об орошении больших пространств, вооружили народ машинами, прислали умных людей, инженеров, и вот сейчас идет большая война, а большевики продолжают строить каналы. Пустыня далеко отступила от гор. Вон на горизонте она золотится едва заметной полоской…

Человек, называющий себя Зудиным, сказал, что скоро сюда придут немцы. Но неужели аллах настолько помрачил разум русских, что они ничего не знают об этом? Ляйляк-бай не хотел, чтобы сюда пришли немцы. Кто может знать, как будет при них? Не стало бы хуже…

Старик вздохнул и в раздумье покачал головой. Нет, как-то не так сложилась его жизнь. Не по тому пути он шел многие годы. Зачем он был с Ибрагим-беком? Зачем связывался со слугами Черного Имама? Зачем недавно согласился собрать для Зудина этих трусливых людишек во главе с глупым Уразум-баем? Разве он, постигая науки под сводами медресе, не мечтал о свободе для своего народа? И разве не его дочь стала женой комиссара Джафара? Нет, тут что-то не так. Если прав Зудин, то почему его не поддерживают люди? Ведь с ним лишь кучка жалких дезертиров, а все рвутся туда, куда уехали отважный Джафар и Джамиле. Вспомнились слова Джафара: «Самый искренний и честный друг нашего народа — русский народ. Он и самый могущественный. И горе нам, если мы лишимся дружбы этого народа. Пропадем».

Как жить дальше? Ляйляк-бай вынул из-за пазухи золотую пластинку с тремя обезьянами. Одна из них зажала ладонями глаза, другая — уши, третья — рот. «Не вижу, не слышу, не скажу…» Только так и надо жить дальше. Невольно вспомнилась история этой пластинки.

…В узком ущелье ревел и бился о камни белопенный поток. Над ним сияла радуга, рожденная в тумане брызг. А еще выше, на краю скалы, нависшей над потоком, стоял Ляйляк-бай. Против него на плоском куске гранита, в позе флегматичного Будды, восседал японский офицер. Слащавая улыбка узила и без того узкие, косые глаза, обнажала выдававшиеся вперед крупные зубы. Японец говорил:

— Итак, храбрейший из храбрейших джигитов, Ляйляк-бай уходит на мирную жизнь. В мире и спокойствии он проживет несколько лет. Потом придёт день и час и он получит от нас известие и вновь начнет борьбу. В знак нашей дружбы и взаимного понимания я дарю храброму эту вещь, которая ему понравилась… — Японец протянул Ляйляк-баю массивный золотой портсигар.

Ляйляк-бай продолжал стоять неподвижно. Потом быстрым движением выхватил из-за пояса маузер и выстрелил в японца. Пуля попала в сердце. Равнодушно посмотрев на мертвое тело, Ляйляк-бай ногой столкнул его в белую пену потока, поднял портсигар и стал рассматривать его. Нет, он не возьмет себе эту вещь. Ему не нужна память об этом дне. Но что изображено на крышке? Странные позы у этих обезьян… Подумав немного, он отломил крышку и спрятал у себя на груди, а золотой корпус портсигара бросил вслед японцу — в пену потока…

Зеленым дымком курился чилим, тоскливо попискивала бедана. Внизу, в чайхане колхоза «Кызыл-Аскер», сильный голос пел песню под аккомпанемент домбры. О чем поет песня?