Сергей Петров - Пора веселой осени

От упругих хлопков, от движения в зале на столе мелко застучал о графин стакан.

Все — нырнул… И сразу набежали мысли о семье, о взрослых детях…

С багровыми пятнами на скулах пришел он домой. Жена испугалась:

— Что случилось? На тебе лица нет…

Скрывать не было смысла, и он все рассказал. Ждал упреков, готов был к долгому спору, к ссоре. Даже к слезам жены приготовился, хотя она на его памяти ни разу не плакала. Но она спокойно села за стол, в кресло, достала из ящика сигарету, закурила, глубоко вдыхая дым, и мягко сказала:

— Странно у тебя, отец, все получается… Не поговорил, не посоветовался. Как снег на голову… Несерьезно как-то, по наитию.

Он сдвинул брови.

— Серьезно или нет, а дело сделано — не откажешься.

— Да уж ты не откажешься. По правде сказать, чего-то такого я от тебя давно ожидала: уж больно истово ты в саду возишься. Но чтобы вот так, вдруг, как будто бы меня и нет на свете и не надо со мной советоваться… Нет, не думала, что ты так можешь поступить. Обидно мне, честное слово. Обидно.

— Но я же и сам не знал, что так получится, — он стукнул кулаком по груди. — Накипело здесь, понимаешь? Знаешь же, что на селе сейчас делается — газеты ведь читаешь?

— Знаю. Читаю, — кивнула она и, прищурившись, наклонила к плечу голову, крепко зажала губами сигарету.

— Вот и всколыхнуло меня.

Она выпустила клубок дыма, и он, расходясь, спрятал на миг ее лицо. Деловито, как на приеме больного, спросила из дыма:

— Ну, и полегче стало? Горечи поубавилось? Так? Да?

Андрей Данилович простодушно кивнул, и тогда она улыбнулась, но тут же прикрыла рот рукой с дымящейся меж пальцев сигаретой, а когда убрала руку, то губы опять были стянуты в прямую нитку.

— Понимаю, понимаю, — протянула она и задумалась.

Он беспокойно сидел на тахте, смотрел на жену и прикидывал, что будет дальше. Она молчала, думала, и он сказал:

— Так вот и получилось. И я не жалею. А теперь нам что-то решать надо… Может быть, я куда поближе поеду, поработаю, а там посмотрим. Дальше все яснее станет.

— Подожди, Андрюша. Подожди, — жена потушила в пепельнице сигарету. — Успокоиться надо, подумать, с мыслями собраться, а то у меня от этого разговора голова разболелась.

А на другой день утром к заводоуправлению мягко подкатила зеркально-черная машина секретаря горкома партии. Машина с тремя нолями на номере. Из окна кабинета Андрей Данилович увидел самого секретаря, хорошо знакомого ему, бывшего работника райкома партии, направившего его после войны на завод.

В приезде секретаря не было ничего удивительного, бывал он у них часто, а в тот день у директора собирались на совещание сталевары, поэтому он и приехал. Удивиться пришлось чуть позже, когда открылась дверь его кабинета, а не директорского, и секретарь горкома зашел к нему.

Постаревший, но еще легкий в поступи, он порывисто открыл дверь, а за его спиной замаячило испуганное лицо секретарши. По старой армейской привычке встречать начальство Андрей Данилович вытянулся во весь рост.

— Принимай, Лысков. Не ожидал? — белый воротничок рубашки у секретаря горкома был накрахмален до костяной твердости. — Давно не виделись, вот и решил заглянуть по пути, проведать.

— Прошу. Гостям всегда рады, — повел рукой Андрей Данилович.

Сев на валик дивана, словно подчеркивая, что он ненадолго, зашел мимоходом, секретарь осмотрелся.

— Кабинет у тебя ничего себе, подходящий. Работать бы тебе да работать в таком кабинете до пенсии, а ты, значит, уезжать собрался. Слышал я, слышал о вчерашнем вашем собрании. Скажу честно, приятно мне было узнать, что ты каким был в молодости, таким и остался — повоевать все тянет. Молодец, ничего не скажешь. Только… А как же семья? Жена твоя у нас всех детей лечит, так что мы ее из города не выпустим. А? Так врозь и будете жить? Имей в виду — семейные драмы у нас не поощряются, — он засмеялся, погрозил пальцем, но заметив, как вскинул голову Андрей Данилович и сердито раздул ноздри, предостерегающе поднял руку. — Ну, ну, не делай строгих глаз. Шучу, конечно. Не прими всерьез. Дело это ваше, семейное, сами разберетесь. Другое меня волнует… На заводе у вас собираются блюминг-автомат строить, крупнейший в мире, а ты в такой момент хочешь уйти.

— Не я же буду строить.

— Ясно, не ты. Но подумай — на завод столько новых людей придет. Всех надо жильем обеспечить, общежития новые потребуются. Выходит, никак мы тебе не можем дать нашего благословения. А потом… Пойми ты, задача-то сейчас стоит другая, не председателями колхозов людей посылать в деревню, а выявить осевших в городе сельских специалистов.

— А когда председателями посылали, то направили в деревню работника райисполкома из города, — давнее знакомство с секретарем давало право на откровенность. — Знаю одного такого. До этого в деревню только отдыхать ездил.

— Ну, а ты-то сам почему тогда не поехал?

Вопрос огорошил Андрея Даниловича. В самом деле, почему?

— Да просто как-то не думал тогда об этом, — ответил он. — В голову просто не приходило. Ну, несознательный еще был, что ли. Не понимал, где мое настоящее место.

— Тогда, значит, не понимал, а сейчас критику наводишь. Здорово это у тебя получается. А насчет того райисполкомовского работника… Что ж, бывают и ошибки, может, ты и прав. Зато по его примеру десяток настоящих хозяев в деревню поехало. Вот и разбирайся, чья правда. Политика.

— Ну, если так на дело взглянуть… Только он там свою политику теперь проводит, ему карусельная установка, видишь ли, понадобилась, а кормов-то и нет…

Секретарь добродушно рассмеялся.

— Постой, постой, Лысков, милый ты мой человек. Городишь что-то, а того не поймешь, что корма рано ли, поздно ли, а появятся, но людей вот к новым методам приучить потрудней будет. Видать, каким ты сам специалистом сельского хозяйства на заводе сделался.

— Может, и так… — Андрей Данилович пожал плечами. — Но все же мне думается…

— Эх, Андрей Данилович… Когда люди серьезное решение принимают, они должны все знать твердо, — секретарь посмотрел на часы и поднялся, — а ты — может быть, думается… Вот и мне думается, что лучше тебе оставаться здесь, на привычном месте. По крайней мере, как я сказал, благословение мы тебе не дадим.

У дверей он обернулся.

— А насчет самолюбия и прочего — не беспокойся. На следующем собрании ваш секретарь партбюро скажет, что тебя горком партии оставил в городе.

…Солнце сильно припекло спину, и Андрей Данилович, пошевелив лопатками, сообразил, что он уже не стоит над кустами смородины, а сидит на трухлявом обрезке бревна. Теща, небось, заждалась. Надо слазить в погреб.

Обогнув сарай, он вошел в него, ухватился за железное кольцо и сдвинул тяжелую крышку, открывая темный провал лаза.