Сергей Петров - Пора веселой осени

Вступление новое… Волков выпростал ноги из-под стула, чуть подал вперед корпус, словно готовясь встать, ответил:

— А зачем? У меня есть специальность — зарабатываю по мелочам.

— Разве? Вот не знал, — Шавлов откинул голову, выставив большой подбородок. — Какая же?

— Да трамвайник, — пожал Волков плечами и настороженно глянул на капитана.

Тот не мог не знать из его дела, что он отбывает второй срок за карманные кражи.

— Как — трамвайник? — наивно спросил Шавлов. — Вагоновожатый? Кондуктор?

Волков приподнялся, дотянулся до пепельницы, сунул в нее окурок. Грузно сел опять. Сплел тонкие пальцы, щелкнул суставами. Руки были неспокойные. Гибкие, мягкие, они всегда у него жили какой-то своей, особой жизнью. Вот и сейчас они чуть вздрагивали, длинные пальцы шевелились.

«Еще подумает, что волнуюсь», — пришла мысль, и он опустил руки, бросил кисти на колени.

— Какой там кондуктор… Просто, знаете… кольцо — вокзал. Калым приличный.

Он повернул левую руку узкой ладонью вверх. Она повисла в воздухе, словно придерживая что-то, а пальцами правой руки он быстро зашевелил, будто подсчитывал деньги.

— Да, калым приличный, — вздохнув, проговорил он и подумал: «Сейчас начнет кричать».

Но Шавлов сидел все в той же позе, немного откинув голову. Все так же смотрел из-под опущенных век, не говоря ни слова. Кожа на его широком лице была сероватая и воспаленная, а веки отливали синевой, будто сквозь них просвечивались глаза.

«Хоть бы ругался, что ли», — подумал Волков.

— Ну ладно, хватит, — непонятно чему вдруг улыбнулся Шавлов. — Значит, в электросварщики. Все.

Волков озадаченно отошел к двери, не веря, что разговор окончен, сказал:

— Имейте в виду — рано я вставать не привык.

Шавлов посмотрел на него:

— Что такое?

— Спать, говорю, привык долго, — Волков хотел разозлить капитана. — Порок у меня такой есть, врожденный. Не могу рано вставать — и все тут.

— А-а… Ну да это не страшно. У нас там петух есть — клюнет в случае надобности.

«Какой петух?» — чуть было не вырвалось у Волкова, но он прикусил губу. Хлопнул дверью и уже в коридоре решил: «Темнит что-то».

После этого он разговаривал с Шавловым много раз, часто говорили они и о том, что воровать нехорошо, пора и самому додуматься до этого, но тот, первый разговор, особенно врезался в память.

Было приятно, что помнит его и Шавлов.

Дождевальная машина для поливки полей стояла на пустыре в конце зоны, она походила на шаткую призрачную конструкцию первых самолетов. Крылья ее из тонких водяных труб, лежащие сейчас на земле, распластались на сто метров в стороны, а гусеничный трактор без кабины, к которому они крепились, почти терялся в этих трубах-крыльях и выглядел игрушечным. От трактора в небольшой водоем опускался гофрированный хвост-шланг.

По трубам карабкались люди — в последний раз проверяли крепления. Сверху они переругивались с невысоким человеком, поминутно бегавшим от трактора к концам крыльев.

Человек этот, мастер Бурлак, словно не мог найти, куда ему встать, все бегал да бегал возле машины, махал руками, тыкал вверх указательным пальцем, тонким фальцетом кричал:

— Слезьте вы все оттуда! Слезьте, я говорю!

Но вот он заметил Волкова, остановился и замахал руками.

— Где тебя носит? Почему не на месте?

— Да ведь я… — начал Волков, подходя к нему.

— Что — да ведь я? Шов лопнет — я варить буду?! А он — да ведь я, да ведь я! Давно здесь должен быть.

Маленькая голова мастера смешно крутилась на тонкой сухой шее, взгляд перескакивал с Волкова на машину, потом обратно.

— Да ведь я все. Отработался! — наконец удалось закончить Волкову. — Сегодня освобождаюсь.

— А? Что? Да как же я забыл, — хлопнул себя мастер маленькой рукой по выпуклому лбу, потом ткнул пальцем под ноги. — Стой здесь.

Сам побежал к машине, крича:

— Давай! Давай!

В тракторе заскрежетало. Из него вырвалось белое облачко дыма и поплыло ввысь. Натужно заскрипели металлические тросы, огромные крылья чуть вздрогнули, дернулись вверх, но тут же опять стукнулись о землю…

Волков тряхнул головой, подался вперед. Весь напрягся и повел плечами, словно помогая поднимать крылья машины.

Тросы вновь натянулись, и крылья поднялись, повисли в воздухе. Послышался глухой чмокающий звук, будто большое животное вбирало в себя воду: заработал шланг. Вся машина мелко задрожала, словно по ней пошел электрический ток. Крылья еще подались вверх, и машину окутали мелкие брызги. Потом из невидимых пор ее крыльев ударили струи воды, пропороли с шипением воздух, и вот уже блестящий дождь хлынул на землю, и по ней потекли ручьи, то по летнему тонкие, вялые, то широкие, будто звенящие, несущиеся широко и открыто.

Машину опоясала радуга. Она дрожала, играла, переливаясь в каплях воды, висела не где-то там, в далеком небе, а здесь, близко, совсем рядом, у самой земли — подходи и бери ее.

— Вот оно как, брат! — хлопнул Бурлак по спине Волкова.

Волков сощурился, словно боясь, что радуга ослепит его. Голова кружилась немного, и было такое чувство, будто живет он в светлом детском сне. Хотелось сказать что-то значительное. Он нахмурился, подыскивая слово, сказал:

— Н-да… Испеклась.

— Да, испеклась, — точно эхо повторил мастер.

После испытания бригада пошла на обед, но Волков остался возле машины. Стоял и думал о том, что человек устроен очень странно: когда покидает места, в которых провел годы, ему становится грустно. Даже если это место — тюрьма. А, может, и не все люди так устроены? Может быть, просто у него сейчас немного ноет сердце, потому что он не знает, что его ждет впереди — на воле. Работа, новая жизнь? А как ее строить, новую-то, после двух судимостей, в двадцать шесть лет? Страшно, а не грустно!.. Зачем обманывать себя?

А здесь все знакомо. Здесь он начал работать и заработал трудом первые свои триста рублей. Что было с ними делать, с трудовыми-то? Проесть — жалко.

— Пошли-ка ты их матери, — сказал ему тогда Петька Коготь.

Так и сделал. А через месяц от матери пришло письмо. В нем она целовала его тысячу раз, благодарила за то, что поддержал ее в трудную минуту…

Ходил тогда по колонии довольный, а в следующий месяц послал матери уже пятьсот рублей.

И только совсем недавно узнал: то было второе письмо матери. Первое она прислала Шавлову. Тот ответил на него, а от Волкова письмо скрыл, показал только месяц назад.

Он прочитал и запомнил в этом, уже пожелтевшем листке, каждую строчку.

«Дорогой товарищ начальник! Получила я от своего сына Бориса Волкова триста рублев денег. Мне эти деньги, дорогой товарищ начальник, не нужны. Откуда они у маво сына, я вас спрашиваю? Опять у кого стянул? Мне такие деньги не нужны — так и скажите ему. Хоть с голоду помирать стану, а не возьму».