Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]

— Куда идет ваш картон?

— Мало ли у нас заказчиков, — с солидностью, свойственной разве хозяину, ответил Василий. — Берут на выделку фибры, на поднаряд во всякие пошивочные и обувные… ну и на упаковку тоже… В прошлом году много отправили его в типографию для переплета книг. — Вдруг он точно встрепенулся: — А цевки‑то да шпули на вашей фабрике!.. Все из него же, из нашего картона.

Последнее сообщение произвело на Клаву такое впечатление, словно у нее с Василием неожиданно объявилась как бы близкая родня. В душевной приподнятости, передавшейся ей от Василия, она пояснила в свою очередь:

— А раньше их делали из дерева.

— То раньше, — аппетитно уписывая пирог, усмехнулся Василий, — а теперь из дерева‑то уж приноровились спирт гнать и резину вырабатывать. Взять тот же картон. При нынешней технике из него даже пушку сделаешь. Будет стрелять и не разорвется.

Наталья дивилась прыти мужа. Как она ни верховодила им и как он ни потрафлял ей во всем, но уж и не упомнить, когда он был с ней так словоохотлив, как вот с этой, почти девчонкой, впервые очутившейся за их столом. Наталью задевало дружелюбное расположение друг к другу Василия и Клавы. С увлечением толкуя между собой, они в то же время отменно, что на пирушке, ели и пили и на Наталью не обращали внимания. Наталья едко осмеяла их про себя: «Слетелись фабричные сороки — теперь прострекочут, пока вода в самоваре…» Но осеклась и едва не закусила просунутую в рот ложку с вареньем: ведь с Василием и колхозники были приветливы, тогда как с ней держались отчужденно и при встречах лишь ответно кланялись, не обронив ни словечка, точно она их обворовала. Наталья опустила ложку в чашку с чаем и сникла в подавленном раздумье. А Василий с Клавой продолжали рассуждать о том, в чем они участвовали повседневно, что оправдывало их во мнении людей и почетно утверждало в жизни.

— Вашу фабрику, наверно, будут расширять? — выразила Клава свое предположение.

Василий на мгновение задумался и так обтер забранный в руку подбородок, что плотная, зольно‑серая щетина издала под пальцами сухой шелест.

— Хлопотали о том, да вышло побоку. Наша фабрика старинная, построена еще помещиком. После революции ее раза два закрывали и опять пускали. Хоть и переделывали в ней кое‑что, да толку мало. До сих пор приходится копаться наполовину вручную. Оно не так уж ломко, а канительно и делу тормоз. Скоро через наш район закончат прокладку железной дороги до главного пути. Близ стыка‑то как раз намечено построить комбинат, который будет выпускать не только картон, а и фибру, и особые плиты для изготовления мебели. К нему удешевится подвоз всякого сырья. И лес не надо переводить на дрова, как валили мы его по округе для фабрики. Сплавляли поленьями. Топляком вымощено все дно реки. А уж ошмотьев спускаем в нее с барабанов — ни белья выполоскать в воде, ни скотине напиться. Прибыток от нашей фабрики почти не покрывает урона. Через то и намечено нарушить ее.

— А как же фонд? — спросила Клава Василия про что‑то непонятное для Натальи.

— Оборудованье, надо думать, вывезут. Может, не все. А корпус, гараж и складские помещения передадут колхозу. Здесь будет центральная усадьба. Нам, фабричным, не миновать выбора: или подавайся со всеми манатками к тому комбинату, или оставайся тут. Лично я не горюю: готов куда хошь. Самосвалу везде добро пожаловать!

Василий рассмеялся с подкумырки над собой. Клава тоже невольно улыбнулась. А Наталья даже сконфузилась, обескураженная бойкой развязностью мужа. Вместе с тем она была озадачена сообщением Василия о предстоящих переменах в скором будущем, о чем он почему‑то словечком не обмолвился наедине с ней, а перед чужой открылся во всем. Наталья невольно заключила, что ему уж надоело постоянно пререкаться с ней. Ею овладело ревнивое томление при мысли об утрате сердечности к ней мужа. Оно не улеглось в ней до конца затянувшегося чаепития. Провожая Клаву в сени на покой, она обходилась с ней гораздо сдержаннее: как‑то неловко да и не к чему было теперь корыстно угождать и любезничать.

— Вот я вам постлала, — остановилась она перед уцелевшей с давности, что полати, широкой деревянной кроватью с парой подушек и пестрым лоскутным одеялом сверху тюфяка, толсто набитого сухим мхом. — Тут вольготно. Хоть вдоль, хоть поперек ложись — вся уберешься. — И невзначай пошутила: — И вскинешься во сне, так не слетишь на пол.

— Спасибо, — весело поблагодарила ее Клава и перевела взгляд с кровати на стоящий неподалеку щербатый стол, на котором приятно блестели голубой краской два ведра с водой, казавшейся при свете лампы густой и темной, как смола. Глядя на стол, Клава на мгновение озабоченно задумалась, затем обратилась к Наталье: — Я посижу немного при свете? — кивнула на висевшую под потолком электрическую лампочку. Вокруг лампочки порхала и билась в нее моль.

— Пожалуйста! — запросто разрешила Наталья. — Хоть всю ночь. Нам не в помеху: дверь я затворю.

Свет в избе она выключила еще как прошла в сени. А когда вернулась и затворила за собой дверь, полных потемок здесь не было: неяркое излучение от ущербленного месяца проникало между веток цветов на окнах и так пятнало холстинные подстилки на полу, словно накидали на них светящихся гнилушек. Василий разобрал постель и в одном белье сидел на кровати, похожий на привидение. То, что он еще не улегся, дало повод Наталье заключить, что ему, должно быть, о чем‑то хочется переговорить с ней. И верно: едва она начала распускать волосы, кладя шпильки на комод, как Василий кашлянул и просительно обмолвился:

— Сполосни‑ка завтра медогонку да припаси какую‑нибудь посудину: приду с работы — примусь выкачивать из магазинов. Не всегда в эту пору бывает взяток, а нынче задарили нас пчелы…

— Ладно, — обещала Наталья, довольная предстоящей прибавкой к удачному за лето медосбору. Вместе с тем ее занимало, зачем понадобилось сидеть Клаве только что унесшей из кухни в сени свой чемодан. Уже раздевшись, Наталья не утерпела, отправилась проведать Клаву. Еще из растворенных дверей она увидела ее, склонившуюся за столом над книгой. Хотя Клава обернулась к Наталье, но Наталья прошла к столу, точно через тихий зал во время заседания, на цыпочках и встала, улыбаясь и в нервном подрагивании крепко сжав на груди руки, над которыми приподнялась под рубашкой ядреная благодать бабьих телес.

— Почитать захотелось? — спросила она Клаву и, кивнув на книгу, умильно подмигнула: — Поди, про любовь?

— Да это учебник, — рассмеялась Клава и для убедительности стала перелистывать книгу. Наталья видела на страницах чертежи и фотографии каких‑то машин и очень смутилась. А Клава запросто призналась ей: