Анатолий Жуков - Необходимо для счастья

Они могли не иметь к тебе прямого отношения, эти вопросы, — гражданская война, например, коллективизация в деревне, когда тебя еще не было, или война с фашизмом, которую ты встретил десятилетним, — но все равно ты должен пенять эти великие события, найти искомый ответ-оценку, хотя бы и ответ и оценка их давно были даны жизнью. Так родились повести «Под колесами», «Одни», роман «Дом для внука», многие рассказы. Но самым поразительным оказывается то, что писать ты садишься только тогда, когда тебе что-то неясно, когда ты чего-то не понимаешь в тех или иных событиях, людях или в жизни. А когда все понятно, писать не станешь, даже мысли не возникнет, а станешь — из тщеславия или по другой какой грешной причине, — выйдет искусственно, назидательно, плохо.

Однако из этого вовсе не следует, что знание изображаемого предмета, человека или события мешает их художественному воссозданию, а незнание — стимулирует творчество. Конечно, нет. Творчество опирается на хорошие знания, имеет всегда свои истоки и постоянно подпитывается новыми впечатлениями, новыми знаниями. Это я понял еще в армии, а окончательно утвердился в этом мнении в районной газете, с болью почувствовав, как не хватает мне общей и литературной культуры, систематического образования. И, продолжая с десятилетиями наверстывать упущенное, зная свои творческие возможности, область интересов своих героев, можно ли сказать, что вопросов стало меньше?

Нет, вопросов стало больше, много больше. Оказывается, писатель напрямую подключен к меняющейся жизни, он — самая активная ее частица, и у тебя столько вопросов, что пиши хоть вечность — не исчерпаешь. Иначе и невозможно — ведь художественное творчество, оказывается, это не просто способ мышления, способ изучения действительности, а еще и способ активного воздействия на нее.

Вот почему потребность писать приходит тогда, когда перед тобой встает серьезный жизненный вопрос, касающийся не только тебя одного, а многих: социальная значимость, социальная необходимость — одна из важнейших основ любого творчества.

И вот теперь-то, чтобы исследовать, чтобы понять трудную проблему или сложный вопрос, ты собираешься со всеми силами, мобилизуешь все свои знания, все свое умение, весь свой опыт, интуицию, воображение и, подходя к этой проблеме (вопросу) с разных сторон, начинаешь искать пути воссоздания не самой проблемы, нет, — жизненной ситуации, в которой эта проблема проявилась бы с возможно большей полнотой и открытостью. Напряжение при этом испытываешь такое, что в твоем творческом сознании происходит расплав реалий действительности и из этой расплавленной массы наблюдений, впечатлений, предметов, звуков, красок, запахов, лиц и т. д. формируется нечто новое — иная художественная действительность, организованная в соответствии с твоим творческим замыслом. Если научно, то в данном случае ты занимаешься художественным моделированием действительности с целью выявления определенной жизненной проблемы.

Моделирование как метод в науке получило особенно большое распространение в последние десятилетия, в литературе же это изначальный, основной метод со времен Гомера и раньше. Только в науке такие сложные построения формируют своими средствами, исходя из конкретной, с заданными параметрами, задачи-идеи, мы же обычно идем от живого образа, который шире, емче идеи, потому что не имеет такой жесткости, конечности в своем развитии, его можно совершенствовать почти безгранично, он может породить другой образ, он способен к воспроизведению себе подобных, к воспроизведению всей жизни. Образное мышление и рождает художественную модель. И если эта модель действует, если ты увидел проблему, показал ее читателю и вместе с ним ищешь решение, считай, рассказ (повесть, роман) удался.

Но много ли можно показать на такой художественной модели, как рассказ? Много, очень много. Чехов умел столько, что некоторые его рассказы — хрестоматийный «Ионыч», например, — по художественной емкости можно сравнить с романами. В мировой литературе нет другого такого художника, который бы по великому разнообразию созданных им человеческих характеров, жизненных коллизий, психологических ситуаций, бытовых реалий, лаконизму литературного письма мог сравниться с Чеховым. Он создал новый жанр короткого рассказа, способного дать не просто индивидуальный человеческий характер, но социальный характер, даже тип — «Унтер Пришибеев», например, «Душечка», «Хамелеон», «Человек в футляре» и др. В современной литературе я не знаю рассказчика, о котором можно бы сказать — вот последователь Чехова. Невольно думаешь, что созданный им жанр короткого рассказа был выверен и отлажен им самим до такого совершенства, что оказался уже исчерпанным. Во всяком случае известные наши рассказчики идут другим путем, пишут свои рассказы как повести — тот же примерно объем, подробная, порой ненужная детализация, навязчивый психологизм…

И все же уроки Чехова не забыты, они продолжают оказывать благотворное влияние и на развитие современной литературы, но жизнь стремительно меняется во всем мире, и у нас в особенности. Главным в этих изменениях стал основной объект литературы — человек, его социальная роль. Впрочем, она и прежде менялась, но не так стремительно, не так кардинально, как у нас после Октябрьской революции.

Давно нет слуг и господ, нет сословной и экономической обездоленности одних при благоденствии других, нет и «маленького человека» как привычного героя классической литературы. Граждане Советской страны, мы равно ответственны за свои деяния перед временем, историей, перед собственной совестью. Такая высокая социальная роль не всегда соответствует степени социальной зрелости того или иного человека, мы не всегда сознаем, заявляя свои права, серьезность своих гражданских обязанностей и т. п. Словом, встает великое множество вопросов, не решив которые, нельзя надеяться на основательное благоустройство жизни, а значит, и на собственное благополучие, ждать счастья.

Вот председатель колхоза Межов из рассказа «После дождя» сумел в критическую минуту поднять людей на большое общее дело, пробудил в них чувство хозяев, но в ту же ночь сам нечаянно погасил это чувство — по своей торопливости, психологической глухоте, нормативности обращения с людьми, досадной казенщине.

Но если благодарность Межова колхозникам прозвучала как взыскание и они отвернулись от него, то в рассказе «Мужлан» строгое взыскание командира полка солдату Дунину стало своеобразным поощрением, заслуженной наградой.

О психологическом состоянии отдельных людей, толпы и коллектива думал я, воссоздавая драматический случай в годы войны, в рассказе «Колоски неспелые, необмолоченные». По собственному опыту я знал, что один и тот же человек в различных обстоятельствах может быть различным: веселым и грустным, смелым и робким, нежным и суровым, осторожным и безоглядным… А вот как меняется его состояние и поведение в толпе и коллективе в экстремальных условиях определенного типа — было не ясно.