Анатолий Жуков - Необходимо для счастья

— Никакая она не дурочка, прикидывается.

— Нищенка! Неужто я нищих не видала! Работать лень, вот и ходит…

— Жнамо дело, притворилашь.

— Нищие-то Христа ради просят, а эта к окошку подошла: «Дайте хлебца, пожалуйста».

— Фунтов на шесть колоски-то потянут, если обмолотить.

— Прасковье летось за кувшин пшеницы год дали, а у ней трое ребятишек и муж на фронте.

— Закон военного время есть закон, а дети у нас у всех.

— Хватит! — прокричал хриплым петушком Свистун. — Пошли все в Совет. — Он взял нищенку за рукав, поднял с земли ее котомку. — Отвечать придется, гражданка. Весь советский народ трудится под лозунгом «Все для фронта, все для победы!», и воровства мы не допустим.

Нищенка, держа на руках испуганно примолкшую девочку, пошла за своей котомкой, которую уносил кривоногий недомерок Петька. Бабы двинулись следом. Все они были босиком, как и ребятишки, сопровождавшие толпу.

Проезжая часть улицы, весной грязная и топкая, была высушена зноем и разбита тележными колесами в мягкий толстый слой пыли, эту пыль смочило утренним дождем, и дорога стала похожей на мягкую войлочную подстилку. Следы босых ног отпечатывались на ней с трогательной откровенностью, четкостью.

Когда подошли к сельсовету, Дементий-матрос, оповещенный ребятишками, уже был там и дожидался. Он сидел на крыльце, в полосатой тельняшке, штаны закатаны до колен, босые ноги, недавно месившие навоз, грязны.

Нищенка, перестав на миг улыбаться, посмотрела на Дементия с живым интересом, даже потянулась к нему, но тут же сникла и с растерянной улыбкой оглянулась на толпу. «Не тот, — говорил ее взгляд. — Зачем вы меня привели, если он не тот!»

В толпе поняли это иначе.

— Испугалась! — крикнула Манька Закон. — Когда воровала, не боялась, а сейчас дрожит.

— Улыбается она, а не дрожит.

— А как поглядела на Дементия-то, поглядела как!

— На красоту свою надеется…

Дементий резко поднялся, встал на верхнюю ступеньку крыльца.

— Полундра, бабы! — крикнул он, покрывая шум толпы. — Стойте на месте, в кубрик ни ногой!

«Полундра» и «кубрик» сразу смирили баб, потому что слова эти, хотя и привычные, Дементий часто их твердил, были не совсем понятны — как «иже еси» в молитве «Отче наш». К тому же Дементий был настоящий мужик, а к тому еще единственный в Малиновке, а ко всему к этому еще и облеченный властью.

— Пусть войдет гражданка с ребенком и кто-нибудь из вас. — Дементий поглядел на выпуклый живот Матрены Козы, покаянно вздохнул. — Ну, хоть ты, Матрена, — сказал он, жалея ее и этим своим выбором стараясь смягчить свою вину.

— И я, — сказал Петька Свистун, ставя кривую ногу на ступеньку крыльца.

Дементий поглядел на него с усмешкой, подумал и кивнул:

— И ты. Протокол будешь писать.

Толпа удовлетворенно загудела и, дождавшись, когда Дементий, его брюхатая Коза, Петька Свистун и нищенка с ребенком скрылись за дверью, растеклась вдоль окон сельсоветского дома.

Помещение сельсовета было разгорожено на две неравные части: одна, бо́льшая, предназначалась для счетовода, налогового инспектора и посетителей, другая была «кубриком» Дементия. В кубрике кроме старого дивана с подушкой и черной шинелью стояли письменный стол, тоже старый, на витых ножках, стул и длинная скамейка. Все это хорошо просматривалось снаружи через окно.

Манька Закон, как самая бойкая и деловитая, заняла именно это окно, взобравшись на завалинку, и видела все до самых мелких подробностей, но ничего не слышала: двойные рамы после зимы остались невыставленными и глушили звуки начисто.

Вот Дементий показал рукой на скамейку, пошевелил губами и сел за стол, закрыв почти все окно полосатой матросской спиной. Коза села на скамейку ближе к столу и подергала за рукав нищенку. Девочка на руках нищенки испуганно раскрыла рот и, наверное, заплакала, потому что на щеках показались полоски слез; но голоса опять не было слышно. Будто немое кино глядишь. Немое страшное кино.

Петька Свистун вытряхнул котомку над столом — посыпались колосья ржи, вывалились старые чулки и бумажный сверток. Ни шороха, ни стука. Тишина. А Петька размахивает руками, девочка раскрыла рот в безутешном плаче, Коза вскочила, вытаращив глаза на Дементия. Только нищенка стояла с застывшей навечно улыбкой.

— Что там? — спрашивали неторопливо бабы, не попавшие к нужному окну.

— Ругаются, — прошептала Манька, завороженная тишиной в «кубрике». — Девчонка ревет. Дементий ящик выдвинул, что-то ищет в столе… Пряник вынул, ей-богу, пряник! Где только взял, из района, должно, привез… Вот девчонке протягивает…

— Пряник?! А наши дети видали их, пряников-то! Жалельщик…

— Тише.

Манька влипла в верхнее стекло окна, стараясь разглядеть, что окажется в свертке, который разворачивает Дементий. В свертке была маленькая книжечка и две большие карточки: на одной снят военный с кубиками на петлицах, вторая семейная — сидят мужчина и женщина, оба городские, нарядные, а позади, положив им руки на плечи, стоит красивая девушка, очень похожая на нищенку. Дементий перевернул карточку — на обороте что-то написано, не разберешь издали. На первой карточке, где молодой военный, тоже надпись есть.

Дементий встал, подошел к нищенке, показывает ей карточки, что-то спрашивает. Нищенка перестала улыбаться.

— Что там? — спросили громко бабы.

— Карточки, — опять прошептала Манька. — Дементий к нищенке подошел, глядит на нее и на карточки.

— Вот он, мужик-то! Встретил красивую бабу и пялит глаза, а мы как лошади…

— Ижвешно, лошади. Колхожные клячи.

— Колосков-то фунтов восемь нарвала, а он на карточки любуется, жалеет…

Дементий развернул маленькую книжечку, тоже с карточкой, крохотная такая карточка нищенки, что-то стал говорить. Потом показал на карточку военного и на девочку. Нищенка замотала головой, а девочка опять заплакала. Пряник съела и заплакала, мало ей.

Петька Свистун примостился с уголка стола, что-то пишет химическим карандашом в тетрадке. Полижет карандаш и пишет. Язык от этого лизанья синий сделался.

Коза опять встала и замахала руками, а губы дрожат. Дементия, поди, приревновала к нищенке. А Петька Свистун все строчит.

— Что там?

— Дементий полосатую рубаху с себя сымает, Коза ругается. Вот рубаху нищенке отдал.

— Неужто?

— Ей-богу, с места не сойти! Девчонку завертывает в рубаху… Вот на Козу замахнулся, что-то кричит, она побежала к двери, к нам.

— А Петька?

— А Петька пишет.

— Вот она, власть-то! Свою бабу выгнал, а чужой воровке — рубаху.

От крыльца послышался плачущий крик Козы, и толпа, отхлынув от окна, повернулась ей навстречу. Плачущая Коза, выпятив живот, опасливо оглядывалась на окна, и ее жалкий вид привел толпу в ярость. Не слушая друг друга, крича и размахивая руками, бабы в сопровождении ребятишек двинулись к крыльцу, готовые ворваться в сельсовет, но Дементий вышел им навстречу. Теперь он был в одних подвернутых штанах, на голой груди синела наколка: большой, от соска до соска, корабль, под ним волнится море, а из трубы корабля идет к самому горлу густой дым.