Анатолий Жуков - Необходимо для счастья

Митька сплясал еще барыню и цыганочку, объявил перерыв на пять минут, чтобы переодеться, и наконец начали драму.

Первой вышла Нина Николаевна. Ее сперва не узнали, подумали, приезжая какая, но потом узнали. «Учителка, — зашептали, — Нина Николаевна», — а ребятишки хором поздоровались, как в школе.

Массовые сцены, по замыслу Нины Николаевны, должен был играть зритель, и она обратилась прямо в зал, призывая озадаченных колхозников вступать в коммуну и не давать спуску мироедам кулакам, которые пришли сюда и думают, как бы половчее дать подножку новой жизни. А ведь хозяева теперь мы, а не кулаки.

— Голодранцы вы! — крикнул от порога один из братьев Торгашовых. — Калоши вон подвяжи, потеряешь!

— «В зале возмущение, шум, все оборачиваются к порогу», — шептал из закутка добросовестный Громобоев.

И правда, все теперь глядели назад, ребятишки вскочили с полу и вытягивали шеи, чтобы увидеть живых кулаков, а длинные братья Торгашовы стояли у порога, как воротные столбы, и костерили почем зря Советскую власть.

Здорово получалось, страшно даже. Нина Николаевна, то есть красноармейка Матрена, махала красным платком — она уж сорвала его с головы, — а братья Торгашовы остервенели от ругани и пошли, расталкивая колхозников и опрокидывая скамейки, через весь зал к сцене.

— Ироды, хулиганы! — неслось им вслед.

— Паразиты немилящие! Топают прямо по одеже…

— Сеня, дай ему, чего глядишь!

— Эй ты, сволочь, на тракторе едешь, что ли… Вот я сейчас!

— Они и на тракторах прямо по посадкам ездят, по молодым деревцам.

Жуткий шум поднялся. Но уже поняли, что так подстроено, и хотели увидеть, как пойдет дальше, а тут скамейки надо подымать, одежда попадала, с криком села на пол хромая тетка Паша, подсменная доярка, упал, изругавшись матерно в праздничный день, бригадир Митряев дядя Иван.

Будто по-правдашнему получилось. «Кулаков» дружно ругали, грозили вложить им после спектакля, а когда они потащили растрепанную учительницу со сцены, вдогонку им неслись настоящие проклятья и ребячий визг.

В общем, сцена удалась хорошо, «кулаки» победили, а смелые они оказались потому, что в село вошли интервенты во главе с Митькой — американцем.

В клубе сразу успокоились, когда увидели Митьку. Он был свойский, хотя и незнакомый сейчас, с холодком. И мундир на нем не нашенский, и фуражка, и язык заплетается, как у пьяного: хау ду ю ду, иес.

Митька похлопывал по плечам братьев Торгашовых и рассказывал им о богатой стране Америке, где скотину не режут, а загоняют в такую машину — Митька показал руками, какая она большая, — и вот с другого конца этой машины выходят колбаса, сосиски, сардельки, яловые сапоги, гребешки, студень, а также валенки разных цветов: красные, белые, черные — смотря по тому, какой масти была скотина.

— Неужто так? — разевали рты братья Торгашовы.

— Иес, — непонятно говорил Митька. — Все в дело идет: кожа — на сапоги, шерсть — на валенки, рога, копыта и кости — на гребешки, из хрящей студень делаем.

— Вот это да-а! — ахали братья Торгашовы. — И любую скотину загонять можно?

— Иес, — говорил Митька. — Если изрежем не ту, суем в машину гребешки, сосиски, валенки и все прочее, включаем обратный ход, и на другом конце выскакивает свинья или корова.

— Живая?! — Братья изумленно выкатывали глаза.

— Иес, — говорил Митька.

И в зале улыбались, переговаривались, хвалили своего любимца. Опять он был на своем месте, роль делового человека пришлась ему впору. Вскоре он поучал уже не Торгашовых, а весь зал — в пьесе крестьян опять собрали на сходку, — он учил деловому отношению к жизни, учил практичности, которой не хватает русскому человеку, учил жить. И выходило это убедительно, несмотря на протесты Нины Николаевны, то есть активистки Матрены.

Теперь она стояла у порога и кричала, что владыкой мира будет труд, но оглядывались на нее уже немногие, это был повторный прием, колхозники не боялись, что учительница станет опрокидывать скамейки, к тому же общим вниманием завладел Митька. Он снисходительно улыбался на ее лозунги и говорил, что главное, дорогая миссис (опять мудреное слово ввернул!), не революция и не труд, а умение получать выгоду из труда. Лошадь тоже трудится, а где ее выгода? У хозяина.

— Знает! — восхищались в зале. — Он свою выгоду не упустит.

— Надо жить так, чтобы всем было хорошо, — поучал Митька.

И это было правильно. Прихватит по пути баб на базар — и они довольны, и Митьке выгода — по пятьдесят копеек с головы. Станет резать скотину — и опять все благодарят, и плата особо.

— Вот мистеры кулаки не воюют, а работают, поэтому жены у них одеты и сыты. Где ваши супруги? — спросил Митька стоящих рядом Торгашовых. — Не эти ли милашки? — И пальцем в первый ряд, на сестер Ветошкиных.

— Эти! Эти! — гаркнули братья.

— Вот видите — королевы! А ваш муж плохой романтик, бросил вас, бедную, в одних калошах и без хлеба.

— Он революцию защищает! — крикнула активистка Матрена.

— Для чего ему революция — для калош? Их проще заработать.

Настала очередь Федора. Сознательный красноармеец, он пришел в разведку и все время наблюдал за врагами из-за занавески (зритель видел его голову в буденновском шлеме), что-то писал на листочке, а потом вышел через боковую дверь со сцены — не иначе как отправить донесение своим. Вскоре он опять пришел и уже не прятался в закуток, а стоял с решительным видом у двери и сердито глядел на Митьку. Его горячее сердце не могло терпеть захватчиков на родной земле, и пусть он погибнет сейчас от руки интервента, он не даст в обиду свою верную подругу и не позволит позорить Советскую власть!

— Я скажу, — выступил Федор вперед, показывая из-под шинели мешочные обмотки, — я объясню, зачем я делаю революцию, бандит заморский!

— О-о! — изумился Митька, трогая деревянный пистолет на боку. — Рад видеть большевика живым. — И кивнул братьям Торгашовым, которые тотчас взяли Федора под руки. — Ну-ну, скажи.

— Чего он скажет? — засмеялись в зале.

Федор смутился, забыл слова, не слышал горячего шепота Громобоева: «…против капитала… за мировую революцию,-за всех угнетенных и обездоленных…»

— Я скажу, — тяжко дышал Федор. — Я все тебе скажу, гад. Ты зачем сюда пришел, а? Выгоду ищешь? А моя выгода не в калошах, не в гнутых спинках и шифоньерах. Я за такую жизнь стою, чтобы человеком быть, понятно?

— Иес, — улыбнулся Митька. — И как же это выйдет?

— Не так, как ты хочешь. Люди будут честные все, добрые, они свою землю не бросят, ухаживать за ней станут, любить. — Он вырвался из рук Торгашовых, оттолкнул их. — Они не станут ездить с плугом через посадку, у нас же степь, каждое дерево на счету, а тут на тракторах ездят. Опять же и фураж у лошадей воровать, а потом хлестать их кнутом нельзя. Совесть надо знать, бесстыжие морды!..