Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

— Надолго к нам? — спросила хозяйка.

— Полагаю, что до следующей осени. С год проканителимся.

— Го-од?.. — изумилась Катерина Абрамовна.

— Не меньше.

Он так и не понял, обрадовало или, наоборот, удручило ее это известие. Нравится ли ей, что заполучила к себе в дом столь долгосрочного жильца.

— Мы тут забуриваем оценочную скважину. Глубина две пятьсот, с отбором керна… — Он поднял палец и повторил, желая усугубить впечатление: — Два с половиной километра глубина!

— Батюшки, — отозвалась Катерина Малыгина. — Целый год.

На нее, по-видимому, этот срок произвел все же большее впечатление, нежели проектная глубина скважины.

— И целый год без семьи? Или навестят?

— А у меня нет никого. Один я.

— Ну да, конечно… — лукаво глянула хозяйка. — Это уж известное дело: как за порог мужик — так и неженатый. Так и никого у него нету.

— Ей-богу, никого, — побожился Иван. — То есть я раньше был женат. Но теперь не живем вместе, развелись. На сына алименты выплачиваю.

Он поспешил объяснить все это, так как знал, что холостой мужчина в его годах всегда у женщин на подозрении, они тотчас предполагают в нем какой-либо изъян, их женский ум не допускает и мысли, что нормальный зрелый обеспеченный мужчина может по собственной воле куковать в одиночку, жить без супружеской заботы и ласки, без добропорядочного семейного очага.

Это у них, у женщин, в самой натуре, врожденное, инстинкт, и с этим ничего не поделаешь.

Катерина Абрамовна смотрела на него с явным осуждением. Даже брови ее горестно сдвинулись.

Да, она тоже одинока, осталась без мужа и вот уже сколько лет по мере возможности честно вдовеет. Но в том не она виновата и тем более не он, а повинна в этом война. И поэтому за ней полное право судить.

— Что же так? — поинтересовалась она. — Или характерами не сошлись?

— Да так уж… стряслось, — ответил Иван. Ему не хотелось вдаваться в подробности. Добавил только: — А Валерке, сыну, — восемнадцатый год. В техникуме учится.

Катерина Абрамовна, будто о чем-то вспомнив, поднялась с места.

Иван слышал, как она прошла на другую половину, и оттуда потом донеслись голоса — вроде бы резкие и бранчливые, но приглушенные сами по себе да еще и дверьми. А чуть погодя там щелкнул выключатель, и над Ивановой головой сморгнула лампа.

Хозяйка вернулась.

И когда она шла к столу, Иван ненароком обратил внимание на ее ноги. Они хоть и были очень низко прикрыты юбкой, согласно неумолимым деревенским законам, но и остального, что виделось, было вполне достаточно: узкие ступни вразлет, легкие стройные щиколотки. Он догадался теперь, что она вовсе не так уж худа, как ему показалось вначале, а скорей по-девчачьи изящна, тонка в кости. И этому тонкому телу еще дан от природы редкостный пленительный изгиб.

Он налил по третьей. Или по четвертой? Да чего там считать. Хоть и с дальней дороги, хоть и целый день он мотался не евши, а водка не сморила его, наоборот — встряхнула, ободрила, захорошила, как говорят геологи.

— Ну, дай бог!

Катерина Абрамовна сокрушенно покачала головой: не лишнее ли? Однако выпила, не отказалась от добра.

Оглянулась на стену, где висели ходики с чугунной шишкой на цепи, которая двигала время.

— Мне ведь завтра на ферму к пяти… Да и вам, поди, рано вставать?

Она не совладала с зевком и, смутившись, прикрыла рот ладонью.

И опять Ивана поразила эта кричащая разница между гладкой кожей ее лица, пусть и смуглой, и подернутой уже морщинами, но все еще свежей, сбереженной целебной здешней водой, а может, и хитрыми бабьими притирками, и грубой багровостью руки, узловатой, иссеченной, вспухшей мозолями.

Душу его захлестнуло нежностью. И эта щемливая, жалостная нежность была обращена к ее руке — не к лицу, не ко всем ее лакомым статям, — а именно к этой руке, вернувшейся сейчас на стол, корявой и натруженной.

У него ведь тоже была такая.

И он положил свою руку поверх ее руки.

Надо отдать должное Катерине Абрамовне Малыгиной, она не стала ломаться, не стала корчить из себя недотрогу. Да и в самом деле час был поздний. Она лишь коротко вздохнула, встала, подошла к кровати и в один потяг сдернула с нее покрывало, оголив белые простыни.

Уже в темноте она прильнула к нему, и холодные пальцы ее ног едва доставали до его голеней — так мала она была ростом по сравнению с ним.

Отдаленно провыл, срываясь и захлебываясь в колдобинах, мотор заблудшего грузовика. Бледный свет его фар проник в окошко, скользнул по стене, миновал потолок, перешел на другую стену и сник.

— Ну…

Свет вернулся и снова заметался по стенам. То ли машина буксовала, то ли это уже была другая — навстречу.

Он лежал, неподвижный и беспомощный, раздавленный внезапным воспоминанием.

Свет, ползущий по кругу. Ослепляющий и сам будто слепой, ощупью выбирающий путь. Свет прожектора в полярной тьме.

— Вы что теперь — все такие?

Почему все? А-а… Он догадался: Аникин… Иван спросил его давеча о хозяйке: «Старая?» — «Да нет, не старая она…» И вспотел лицом, будто его уличили в стыдном. Вот, значит, как?

Он ожидал, что сейчас она станет ругаться.

Но вместо этого она лишь откинула одеяло, склонилась над ним, лежащим навзничь, и захохотала — озорно и беззвучно. При этом острые концы ее грудей мелко тряслись. И шелестя тряслись на ее шее дробные, как просо, жемчужины, которые она позабыла снять. Она смеялась весело и необидно, прямо-таки заходясь.

И это проняло самого Ивана. Он оклемался помалу, ожил, голова его на подушке тоже затряслась от смеха.

Он потянул ее за плечи, рванул к себе, сгреб, смял.

Он был с нею жесток и ласков.

И она ему шепнула потом — доверительно и серьезно:

— Лад.

Еще во сне он забеспокоился и, не продрав глаз, уже понял, что проспал.

Взглянул на часы — так оно и было. Полвосьмого. Большое и красное солнце стояло в окне.

А ее след в постели давно простыл.

Однако еще с минуту он посидел на холодной раме кровати, свесив на пол босые ноги, озираясь.

Усатый мужчина на портрете сверлил его глазами. А темнолицые боги смотрели из угла с укоризной и скорбью. Отворилась и захлопнулась дверь — та, что напротив, простучали шаги, но не на улицу, а в глубь дома, и потом — слышно — по лесенке, на чердак. Значит, эта… Альбина… она еще дома. Иван поежился. Не хотелось бы сейчас встретиться с ней нос к носу…

Он поспешно оделся. На столе была крынка, прикрытая марлей, но он в нее даже не заглянул: как-то не чувствовал аппетита, и во рту было погано. В сенях Иван заметил умывальник, из-под крышки сочилась вода, а на гвозде висело свежее полотенце, однако умываться он тоже не стал, некогда. Стараясь не скрипеть сапогами, прокрался к двери и шагнул наружу.