Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Свет, ползущий по кругу. Ослепляющий и сам будто слепой, ощупью выбирающий путь, Свет прожектора в полярной тьме.

Два года назад Иван впервые после всего, что с ним было, сел в поезд и поехал. Поехал домой. Верней, туда, где прежде был его дом.

Но ему в этой поездке — и с самого начала, и потом — удивительно не везло.

Он расщедрился и купил себе билет в купированный вагон, чтобы ехать всю дальнюю дорогу в удобстве и покое. Но в купе, куда он заявился хозяином, оказалась мамка с грудняком да бабка с внучком. Грудняк был отчаянно горласт, мамка ему все норовила заткнуть рот тощей сиськой, а он выплевывал и орал еще злее. А внучек — совсем беда, сущий бес, ни минуты не посидит на месте, шастает то за дверь, то в дверь, лазает с нижней полки на верхнюю и обратно. Кругом в соплях, что ершик.

Иван тоже залез на свою, на верхнюю полку, поворочался с боку на бок, ухо покрыл кепкой — заснуть. Но тут как раз сообразительный бабкин внучек включил радио, и там заголосил народный артист Рашид Бейбутов — самый знаменитый из тех, что поют по поездам. Наверное, концерт был записан на магнитную ленту, потому что, когда поезд набирал скорость, песня тоже убыстрялась, и тонкий голос артиста забирал такие высоты, что уже невозможно было отличить — мужчина или женщина, а когда, в предвиденье станции, ход сбавился, стала медлить и песня, и уже в репродукторе загудел угрожающе низкий пропойный бас:

Певец осекся на полуслове, а вместо него забубнил поездной радист:

— Граждане пассажиры, наш скорый поезд прибывает на станцию Княжпогост. Стоянка поезда десять минут. Повторяю…

Иван отстранил занавеску, выглянул в окно — нет ли поблизости какого-либо ларька, где можно было бы разжиться съестным: он ничего с собой не взял в дорогу, чтобы не таскать лишней обузы. Но прямо перед окном, загородив вокзал, стоял на соседнем пути угольный состав. Дробный серый уголь, наверное интинских шахт, горбом выпирал из хоппера.

Внизу, в непривычной после стукотни колес стояночной тишине, снова в полный голос заорал грудняк.

Внучек строго потребовал;

— Баба, хлеба…

А репродуктор сообщил:

— Граждане пассажиры, наш вагон-ресторан работает с десяти часов утра по местному времени…

Трубный гудок паровоза ударил в уши. Угольный состав, пролязгав буферами от головы до хвоста, а потом самому себе вдогон из хвоста в голову, тронулся с места, замелькали груженые хопперы.

Иван соскочил с полки, застегнулся на все пуговицы и зашагал по тесному коридору, чтобы успеть, покуда поезд стоит на месте.

Он переходил из тамбура в тамбур, из вагона в вагон — и всюду на его пути в открытых и закрытых купе разноголосо орали младенцы, а под ноги ему бросались шустрые внуки в соплях и зеленке.

Вагон-ресторан, сверкающий зеркалами и никелем, был полон. Клубился табачный дым, витали запахи кислой капусты и постного масла. Стоял густой гомон.

Как сразу определил Иван, — а глаз у него был наметанный, — за столиками в подавляющем большинстве сидели шахтеры. У них к пиджакам были прицеплены ордена на металлических с эмалью колодках — ордена, которых не дают никому, кроме шахтеров. У них были иссиня-черные ресницы и насурьмленные веки, как у заправских модниц, — въевшаяся в поры угольная пыль, которую, сколько ни мой, ни в жизнь не отмоешь, если ты годок-другой попыхтел в забое.

Свободных мест не было. Шахтеры — за теми не дождешься, сколько ни жди. В дальнем углу обедали, дохлебывали щи двое в железнодорожной одежде — старый и молодой, видно из поездной бригады, эти скоро уйдут. А вон еще один вылезает из-за столика, прихватив с крюка фуражку. Туда разве?..

— Эй, земляк!

Иван Еремеев скорчился от досады и тотчас проклял себя за то, что вообще заявился сюда, в этот вагон-ресторан. Вот ведь какая неприятность.

Дело в том, что напротив того самого места, которое сейчас освободилось и которое он приглядел для себя, — прямо напротив, за тем же столиком сидел знакомый ему человек, которого он, войдя, к сожалению, сразу не заметил или же просто не опознал с первого взгляда, хотя лицо это ему, к несчастью, было слишком хорошо знакомо, и, если бы он вовремя увидел, кто там сидит, за этим столиком, он ни за что бы туда не подсел, нарочно бы повернулся спиной или же вообще поспешил бы уйти отсюда. А теперь уж поздно.

За тем столиком сидел Катях.

Охранник из лагеря, где отбывал свой срок Иван Еремеев, из ихнего лагпункта, приставленный к ихней колонне, по званию старшина, по прозвищу Катях, так его промеж себя окрестили заключенные, а как его настоящая фамилия Иван Еремеев позабыл, если даже и знал.

А теперь он сидел за столиком вагона-ресторана, этот Катях, со своей конопатой рыжей мордой, в гимнастерке без знаков различия, только с петельками от погон на плечах, перед ним что-то там стояло, графинчик и тарелка, а напротив него как раз освободилось место, и он, увидев Ивана, замахал ему рукой, окликнул — иди, мол, сюда, садись, вдвоем веселее, — он даже очень обрадовался, увидев знакомого.

Иван Еремеев скрежетнул зубами. Вот уж, действительно, встреча. Но теперь показывать спину, прятаться и исчезать было поздно. Как-то вроде неловко. Да и другого места пока не предвиделось.

Он сел к Катяху.

— Ну, здорово, — сказал Катях.

— Здорόво.

— Узнал?

— Узнал.

— Ну и молодец. Я, видишь, тебя тоже узнал… Подставляй, налью.

— Да я…

— Брось, чего там.

Катях из графинчика плеснул в стакан, оставленный на столе тем, который сидел до Ивана, но стакан этот был совсем чистый, из-под лимонада. Налил и себе. Чего-то красного.

— Ну, давай. За встречу.

Иван выпил. Сладкое, наподобие кагора. Ерунда, в общем.

— Домой? — спросил Катях.

— Домой, — кивнул Иван. — В Грозный.

— А-а… Я вот тоже домой, в Белгородскую область. С семьей еду, третий вагон. А ты в каком?

— Седьмой. Купированный.

Мимо столика пронеслась официантка.

— Девушка… — успел ее тронуть за локоть Иван.

— Сейчас, — откликнулась она на ходу.

Иван решил заказать. Он, по правде говоря, не собирался пить в дороге. Хотя денег у него с собой было достаточно — и в кошельке и на аккредитиве. Все, что имел, вез с собой. Но у него не было намерения пить в дороге. Слишком важным событием в жизни была для него эта дорога — домой, в родные места, первая за пятнадцать лет. И ему не хотелось смотреть на эту дорогу, на все вокруг пьяными глазами.

Но вот, к несчастью, довелось повстречаться в пути с этим, давно знакомым ему человеком, по прозвищу Катях. Пришлось сесть с ним за один стол. И Катях ему поднес. А теперь, по справедливости, Иван должен был поднести Катяху.