Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

— …И вот я решил побывать на месте. Для меня это крайне важно — увидеть. Ничего не могу начать, пока не увижу своими глазами. Пока, так сказать, не пощупаю… — Гость выразительно пощупал воздух мясистыми пальцами.

«Да, небось насчет этого ты мастак — щупать», — ни с того ни с сего подумал Хохлов, но тут же устыдился столь неуместного хода своих мыслей.

И понимающе закивал:

— Очень верное решение. Мы со своей стороны окажем вам всю возможную помощь. Дадим транспорт, выделим консультанта…

Платон Андреевич вдруг вспомнил, что фамилии консультантов обычно указываются в титрах фильмов, и добавил:

— Я сам поеду с вами. Мне все равно необходимо выехать в район по делам. Заодно и…

— Спасибо. Польщен и счастлив, — сказал Одеянов, приложив руку к груди.

Они улыбнулись друг другу. Между ними так легко сложилась эта взаимная приязнь, так с полуслова они поняли друг друга и так с первого взгляда друг друга оценили, что это предполагало известное родство душ. Люди быстро обнаруживают эту одинаковость неким особым чутьем. И тогда становятся либо сердечными друзьями, либо заклятыми врагами — как обернется.

Но еще за этим взаимным пониманием скрывалась взаимная зависть.

Один из них завидовал той прочности положения и бытия, которая является уделом мужей науки, солидных хозяйственников, специалистов. Их объективная цена непоколебима и независима от девальваций. Они выстаивают и выдюживают при любых ветрах и поветриях. Их власть, может быть, не ахти как упоительна, зато надежна и конкретна. И после них остаются непреходящие, вещественные ценности — всякие там открытия, и заводы, и железные дороги…

А другой, хотя и догадывался об иллюзорности мира, в котором обретался его собеседник, но все же не мог в глубине души не завидовать этой быстро и легко достижимой известности, яркой, хотя и бренной славе, той импозантности положения, которая сопутствует служению музам, — ведь говорят, что с ними иногда считаются больше, чем с министрами, и прощают им то, чего министрам никогда не прощают; и еще этот сладкий дух мирских соблазнов, овевающий их профессию…

— Владимир Савельевич, вы уж меня извините, — все-таки решился Хохлов. — Ведь знаете, будние заботы, периферия… Я, разумеется, видел ваши фильмы, но сейчас запамятовал — какие именно…

Одеянов потупил глаза, и было заметно, что этот прямой вопрос для него чем-то неприятен и даже мучителен.

Но он все это пересилил — и назвал.

Такой-то. Такой-то. И такой-то.

Платон Андреевич ощутил, как холодок благоговения пробежал у него по спине. И ему стало еще совестней, и он мысленно обругал себя старым склеротиком. Потому что названные фильмы он и в самом деле видел, и все это были знаменитые фильмы, которые дружно хвалили газеты, которым надавали призов на заграничных фестивалях. И к тому же он вспомнил, что один из этих фильмов был увенчан государственными лаврами в том же году, когда увенчали лаврами его самого… Стыдно, стыдно.

Хохлов проводил гостя до двери, бережно придерживая его локоть. Они договорились созвониться вечерком.

А покуда Платон Андреевич заспешил позвонить домой, чтобы там все успели соорудить как следует.

Наталья Алексеевна действительно очень обрадовалась и взволновалась, когда узнала, что приехал кинорежиссер. Она предвкушала стихию междусобойчика и себя в этой стихии.

Но когда Хохлов на всякий случай перечислил ей только что названные фильмы, Наталья Алексеевна вдруг недобро затаила дыхание в трубке, будто пропала, а потом заявила холодно и веско:

— Одеянов? Ничего подобного…

— Здрасьте! — в свою очередь рассердился Хохлов. — Он минуту назад…

— А я категорически утверждаю…

— Значит, ты знаешь лучше самого?.. Ха-ха-ха…

— Да, я это знаю совершенно точно. И меня удивляет…

Короче говоря, из этого телефонного диспута выяснилось, что фильм такой-то сделал вовсе не Одеянов, а режиссер такой-то; что же касается такого-то фильма, то его поставил такой-то, а не Одеянов; и у третьего фильма был режиссер с совсем другой фамилией, не Одеянов, и даже не Оладьин…

Прежде чем положить трубку, Хохлов нагрубил жене. Затем, нажав кнопку, вызвал Евгению Карловну и сделал ей замечание за неочиненные карандаши. А потом, отменив прием посетителей, остался сидеть в хмурой задумчивости.

Все-таки следовало посмотреть документы у этого товарища в собачьих унтах.

Но в тот же вечер все недоразумения разрешились наилучшим и приятным образом. И междусобойчик вышел на славу.

А наутро Хохлов и Одеянов уже летели в комфортабельном директорском вертолете на Югыд.

Машину побалтывало, и Платон Андреевич, как обычно, когда его начинало мутить в полете, вобрал голову в плечи, закрыл глаза, пытаясь притворной дремой обмануть время. Будучи человеком достаточно мужественным и принимая как должное технику современности, он все же, признаться, терпеть не мог воздушного сообщения и пользовался им лишь в силу неизбежности. Что-то противоестественное было, по его мнению, в этом средстве передвижения, противное людской породе и природе вообще. И, зная наизусть выкладки эйнштейновского парадокса времени, он со злорадством полного неуча отмечал, что время полета в воздухе явно замедляется по сравнению с ходом времени на земле даже при скорости, весьма далекой от скорости света.

Что же касается его спутника, Владимира Савельевича Одеянова, то этот, едва вертолет отделился от земли и закачался, как бадья на цепи, приник к круглому оконцу и отрывался от него лишь затем, чтобы отереть ладонью запотевающее стекло.

Внизу и окрест расстилалась волшебная картина.

Нынешняя весна явилась рано и, первым делом взломав ледяные покровы, дала свободу воде: великие реки разлились в моря, а малые речки на какой-то срок уподобились великим. Все было залито водой. Вода была полным хозяином пространства, а суша проступала наружу лишь робкими островками, и можно было догадаться, что каждый такой островок сейчас, в эту пору, напоминал Ноев ковчег, где сгрудились лесные обитатели — всякой твари по паре, — и там они, в тревоге и голоде, переживали этот всемирный потоп, терпеливо надеясь, что все встанет на свое место, вода вернется к воде, а суша соединится с сушей. И тогда настанет черед тревожиться обитателям другой, враждебной стихии: начнут метаться в отрезанных полоях заблудшие рыбины, на поверхности просыхающих луж покажутся рты, глотающие чуждый для них воздух, а на травах, поднявшихся из воды, будет сверкать и постепенно меркнуть опрометчиво выметанная икра…

Но сейчас еще повсюду властвовала вода, она отражала бездонное синее небо — и потому сама казалась бездонной.

В эту пору все зимние пути на Югыд были отрезаны и добраться туда можно было только вертолетом.