Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

— Да, я уже знаю, — кивнул Платон Андреевич. — Мне докладывали. Как говорится, дай бог!..

И, убоявшись, что сугубо профессиональный разговор покажется тягостным его спутнику, перешел к делу:

— Вот что, ребята. Товарища Одеянова интересуют вопросы, касающиеся… ну, так сказать… Владимир Савельевич, может быть, вы сами зададите свои вопросы?

— Конечно, — согласился Володя и жестом тертого, бывалого журналиста распахнул свой толстый блокнот. — Скажите, пожалуйста, какой вы окончили институт?

— Московский нефтяной…

— …имени Губкина.

— Земляки, значит, — тепло констатировал Владимир Савельевич. — А каким образом после института вы попали сюда?

— Обыкновенно. По распределению, — ответил тот, что писал письма.

Они даже переглянулись между собой, три совладельца, удивившись наивности вопроса. Кто же не знает, как это происходит? Защищаешь диплом, сдаешь госэкзамены, тебя вызывают на комиссию, дают направление в зубы — и до свиданьица, езжай, куда написано…

— Значит, у вас не было личного стремления работать именно на Крайнем Севере?

— То есть… мы заранее могли предполагать, что поедем на Север, — объяснил любитель икры. — Ведь варианты были известны заранее: Тюмень, Красноярск, Коми… Дело в том, что геологическая разведка сейчас в основном ведется в отдаленных районах.

— Полнейший мрак! — Тот, у которого были незаштопанные носки, изобразил на своем лице крайнее возмущение. — Ведь есть же такие страны, где нефть залегает непосредственно в культурных центрах… Скажем, в Вене ее нашли в самом центре города. Представляете, какое удобство: качают нефтишку, а рядом — памятник Штраусу, бар со стриптизом. А у нас… — Он безнадежно махнул рукой. — Откроют месторождение, а по нему шныряют медведи… Безобразие! Куда только смотрит Госплан? И министр культуры?

Платон Андреевич обеспокоенно заерзал на стуле. Он уже понял, что, несмотря на его присутствие, эти обормоты сейчас всласть наиздеваются над приезжим… гм… корреспондентом.

— Кончайте свист, — распорядился главный геолог. — Человек вас спрашивает: были у вас какие-нибудь высокие порывы, когда вы сюда ехали? Знакомо ли вам чувство романтики? А вы тут бодягу разводите… Нехорошо, коллеги.

Коллеги помолчали. Вероятно, их терзало раскаяние.

Потом тот, который обожал икру, сказал уже вполне серьезно:

— Видите ли, здесь следует учитывать не конечный, а исходный фактор. Есть такое понятие — призвание. Хотя слово это звучит и слишком громко, но… смысл определяет точно. Так вот, если человек решает стать геологом, выбирает себе эту профессию, значит, именно тогда, в самом начале, он почувствовал в себе склонность к романтике. А вся его дальнейшая жизнь уже будет…

— …расплатой за глупость, — подхватил, не желая уняться, геолог в рваных носках.

— …будет работой. Работой в этой добровольно им избранной отрасли. Как бы ни было трудно — работа!

— Молодец! — восхитился Платон Андреевич и похлопал парня по плечу. — Я забираю вас, Слава, к себе в управление. Референтом. Вы будете писать мне речи.

— Я обдумаю это предложение, — пообещал Слава.

— А теперь, старики, вы должны спеть для нашего гостя, дорогого Владимира Савельевича, одну песню… — Хохлов максимально злоупотреблял своим авторитетом и служебным положением. — Как это? «Крутится, вертится…»

Но коллективное пение (или вполне назревшее коллективное избиение гостей потревоженными хозяевами) не состоялось.

Потому что в дверь опять постучали.

И спросили оттуда, из-за двери:

— Мальчики, к вам можно?

Это позволяло предположить, что стучат девочки.

Так оно и оказалось.

Их было две.

— Зашли, делать нечего… — сказала одна.

— Магнитофон послушать, — сказала другая.

Ну, что касается первой, то не было особой нужды к ней приглядываться, Володя и не стал. Не тот типаж. Не тот товар. Самая обыкновенная некрасивая девица. Длинноносая, бледногубая, плоская. В нелепой старушечьей кофте. Таких часто выбирают в профком — собирать взносы. И социально-психологический анализ, которым сейчас занимался Владимир Савельевич, в данном случае не представлял никаких затруднений: в геологи подалась затем, чтобы своим подвижничеством всю жизнь бросать укор и вызов несправедливой судьбе; а сюда приехала все же с тайной надеждой — как-то устроиться, выскочить замуж на безрыбье.

Это понятно.

Но другая…

Володя сразу оцепил ее по достоинству. Красавица. Но не того занудного стандарта, которым столько лет подряд услаждал зрительные залы всесильный кинематограф, а теперь сам убегал от него в отвращении и панике. Нет, тут было что-то иное, свое… Что именно? Он пока не мог определить этого, безошибочно указать детали, создающие неповторимость, хотя он и слыл знатоком и мастером экранного портрета. Глаза? Пожалуй, глаза. Что-то в них есть… Надо бы приглядеться поподробней.

Пока же он с полной ясностью узрел, что на ней — черный спортивный свитер толстой вязки, сидящий весьма рельефно.

И еще успел подумать: ну ей-то, ей зачем было забираться в эту глухомань, в это паршивое общежитие?

Платон Андреевич первым пошел навстречу.

— Добрый вечер, милые коллеги! — Вероятно, он и с ними был знаком. Всё его геологические кадры. — Позвольте вам представить…

И тут, совершенно неожиданно для самого себя, Владимир Савельевич сорвался с места, ринулся к двери, и, улыбаясь, протянул ладонь:

— Одеянов. Кинорежиссер.

Сначала той, что была в свитере, а после той, которая собирала профвзносы.

Хохлов изумленно воздел свои кустистые брови: то есть как же… А уговор? Вот ведь как обмишулился невзначай его подопечный.

Впрочем, парни за столом не так уж сильно отреагировали на это внезапное разоблачение. Только переглянулись снова.

Тот, который ходил в драных носках, нисколько этим не смущаясь, направился к магнитофону, нажал клавишу, включил обратную перемотку.

Моталось долго. Потом снова щелкнуло.

Протяжный и глубокий, меланхоличный, выделенный в пространстве стереофонической записью голос скрипки наполнил комнату.

Эту комнату, где стояли три железные койки, три одинаковые тумбочки, а за столом под газетным абажуром теперь сидели семеро.

Смычок был почти невесом, но страстен.

— Менухин? — спросил вполголоса Платон Андреевич. Когда-то, в Америке, ему довелось слышать Менухина.

— Нет, — покачала головой некрасивая девушка. — Климов.

А Володя Одеянов между тем прикидывал. Значит, так: этот, который пишет письма, — он не в счет. Остаются две и двое. И вероятней всего они сочетаются следующим образом: красавица в черном свитере и тот, которого Хохлов назвал Славой, говорун, будущий референт главного геолога. Что ж, это компонуется, хотя она могла бы найти и не такого сопляка.