Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2

Так вот елка, которую Николай увидел на квартире Волосатовых, очень ему напомнила школьный скелет. От этой елки остался один остов: голая сухая палка, и от палки во все стороны торчат голые сучья. Ни одной зеленой иголочки не осталось на этих шершавых сучьях — сухое, выцветшее иголье устилало пол вокруг елки, все иголки осыпались на пол. Елка просматривалась насквозь, и на голых сучьях, будто в издевку, висели тяжелые стеклянные шары, фольговые звезды, тянулась канитель — будто паутина. Черт знает что, а не елка… Должно быть, эта елка стояла здесь, в комнате, уже недели две, а то и три. В жарко натопленной комнате. И осыпалась день за днем.

Посредине комнаты — накрытый стол. Ели тут и пили. Уж насколько радует глаз вид накрытого стола, за который еще не садились, за который только собираются сесть, — настолько же безобразен и даже отвратителен вид стола, за которым сидят давно, едят и пьют, а где пьют — там и льют, а где курят — там и пепел на скатерть сыплют, и окурки тычут прямо в тарелки, и уже от селедки остались голова да хвост, и картошка засохла, посинела, и соленые грузди расползлись по ниточке в жиже, и кусочки сыра покоробились, прогнулись, изошли слезой…

Уж на что голоден был Николай Бабушкин (с утра ведь ничего не ел), а весь этот неопрятный, загаженный стол, все эти измазанные тарелки, вся эта недожратая закуска вызвали у него отвращение. Ему даже как-то не хотелось смотреть на этот стол, за которым едят и пьют.

— Штрафную ему! — заорал Лешка Ведмедь, как только Николай появился в комнате.

Он, Лешка, даже не выказал никакого удивления, когда увидел в комнате своего закадычного друга, которого не видел целый год. Он даже нисколько не удивился, не спросил, какими, мол, судьбами тебя сюда занесло, дружище, откуда ты, мол, взялся, и, ах, Колька ты, Колька, Николай, дай же я тебя обниму да поцелую, старый ты мой приятель, закадычный друг!.. Он нисколько не удивился, вроде бы он уже давно знал, что приехал с Порогов Коля Бабушкин, приехал в Джегор, зашел к нему, Лешке, на квартиру, дома его не застал, три часа дожидался, а потом Верочка сказала, что Лешка, может быть, у соседей сидит, у десятника Волосатова, который живет в доме напротив, тогда Коля Бабушкин нахлобучил длинноухую шапку, обмотал шею шарфом и — через дорогу… Вроде бы он все это уже давно знал, Ведмедь, и поэтому нисколько не удивился.

А он просто пьяный сидел за столом, Лешка. Пьяный в дымину. Он, может быть, и встал бы навстречу Николаю, и обнял бы его, и расцеловал — но он, как видно, уже не мог встать. Он сидел за столом, блаженно улыбался и смотрел на Колю Бабушкина соловыми глазами.

— Штрафную ему! — снова заорал Ведмедь.

— Штрафную, — поддержал Лешку хозяин, десятник Волосатов. — Мать, неси стакан.

Он, как видно, тоже был крепко на взводе — хозяин, десятник Волосатов. Во всяком случае, он был крепко выпивши. Но тем не менее он успел испытующим, цепким взглядом окинуть Николая: солдатскую его гимнастерку, ватные брюки, валенки. И как будто он остался доволен осмотром — десятник Волосатов, хозяин этой квартиры.

— Садитесь, милости просим, — ворковала Волосатиха, подталкивая Николая к свободному стулу. Она ему уже и чистый стакан принесла, и тарелку, и вилочку из нержавейки. — Гостя бог послал — милости просим… Откушайте, не побрезгуйте.

А десятник Волосатов уже наливал ему в стакан голубое питье из пузатой консервной бутыли — бывают такие консервные бутыли, в которых продают томатный сок, маринованную капусту и разные джемы. Так у них в этой пузатой бутыли плескалось какое-то голубое питье, и хозяин осторожно, держа бутыль обеими руками, наливал питье Николаю в граненый стакан.

— Хватит… Не хочу я, — попробовал возразить Николай, смущенный неожиданным гостеприимством.

— Как так — не хочу? — удивился десятник Волосатов. — Сегодня грех не пить. Новый год встречаем.

Стакан был полон до края.

— Какой… Новый год? — не понял Коля Бабушкин. — Зачем?

Подумать только, до какой самой крайней степени может упиться человек — вот хотя бы этот самый десятник Волосатов. Оказывается, человек может упиться до такой самой крайней степени, что даже забывает, какое сегодня число, какой месяц и какой год. Он даже забывает, что Новый год встречали ровно две недели назад — в последний день истекшего года. Одни люди в этот праздничный вечер наряжались петухами и зайцами, донкихотами и санчопансами, принцессами и колдуньями и шли на карнавал в профсоюзный клуб; другие люди собирались на квартирах теплыми компаниями по трешке с носа; а некоторые люди сидели в утепленных палатках и слушали радио под недреманным оком прораба Лютоева. Но все это было ровно две недели назад… И вот находится человек, упившийся до такой самой крайней степени, что ему и две недели спустя — здравствуй, тетя, Новый год!.. Или, может быть, он эти две недели пил без просыпу и потерял счет времени? Бывает. А ведь поглядишь — не скажешь, что очень уж пьяный: так, на взводе. Держится вроде бы…

— Новый год встречаем, — упрямо повторил хозяин квартиры. И поднял свой стакан. — С Новым годом!

— Какой же сегодня Новый год? — попытался образумить его Коля Бабушкин.

На Лешку Ведмедя посмотрел, ища поддержки. Но Лешка блаженно улыбнулся, потянул к Николаю свой стакан с плещущимся в нем голубым пойлом, икнул и еле выговорил:

— С новым счастьем!.. Чтобы нам посчастило.

Тоже пьяный. Ну что с него возьмешь, с пьяного?

Тогда Николай Бабушкин оглянулся на Волосатиху — она стояла возле стола, где-то за его спиной, и с видом умильным, смиренным смотрела, как веселятся за столом мужчины. Сама она не веселилась, то есть сама она ничего не пила и даже не присаживалась за стол, а только смотрела, как веселятся мужчины, и когда было нужно, когда ее супруг, десятник Волосатов, приказывал: «Мать, неси…» — она несла. Она сама ничего не пила и была, вероятно, совсем трезвая. Поэтому Коля Бабушкин оглянулся на Волосатиху, ища у нее сочувствия, — может быть, им двоим трезвым удастся образумить двоих пьяных.

— Новый год встречаем, — назидательно ответила Волосатиха на эту безмолвную просьбу, — Тринадцатое нынче январи по-новому, а по-старому — тридцать первое декабря… Бывает новый Новый год, а бывает старый Новый год. Аккурат сегодня и есть старый Новый год. Вот, — объяснила Волосатиха.

«Новый Новый год… Старый Новый год… Кому — тринадцатое декабря, а кому — тридцать первое января… То есть наоборот…»

Вообще трезвый человек очень странно и неудобно чувствует себя среди пьяных. Как-то ему даже неловко бывает сидеть среди пьяных людей. Будто они с разных планет, будто они совсем не похожие друг на друга существа и у них нету никаких подручных средств, чтобы столковаться друг с другом и друг друга понять. Хуже этого не придумаешь — сидеть трезвому в пьяной компании. Ну, а поскольку эту пьяную компанию поди протрезви (где там!..), то трезвому остается лишь одно: самому напиться. Чтобы хоть таким рискованным способом разрешить создавшуюся неловкость и найти общий язык с остальной сидящей за столом компанией.