Нотэ Лурье - Небо и земля

Пока меня на кладбище не отнесут? Да что я говорю… Кто обо мне беспокоится? Никому и дела нет…

— Да отвезу я. Ведь до Блюменталя не меньше тридцати верст… Потерпите еще два-три дня. Будет подвода, так отвезу его, — успокаивала старуху Зелда.

Но та не унималась. Ходила за невесткой по пятам и не переставая ворчала:

— Так ведь сколько дней, как я узнала, слава тебе господи, что у него есть тетка. Отвезите его к ней! Отвезите вы этого немчуру, сколько можно держать нахлебника, который жрет за троих! Вот сегодня полную миску картошки слопал… А ты на него работай, копай, сажай… Я себе куска лишнего не позволяю, а он…

Старухино брюзжание раздражало Зелду, она еле сдерживалась. Подумаешь, ну съел мальчик несколько картошин, а у нее сразу: «полная миска» да «себе лишнего куска не позволяю». А почему не позволить? Нету, что ли? Или не дают ей? Надо же такое придумать…

Зелда почувствовала, что вот-вот сорвется и наговорит лишнего. Но, как всегда в таких случаях, только крепко закусила губу.

Шефтл приехал в самую жару.

Зелда, увидев в кухонное окно, как он заворачивает ко двору, обрадовалась, словно в первые дни после свадьбы. Она быстро вытерла передником руки и выбежала навстречу.

Шефтл молча вошел в дом. Лицо у него было усталое, красное, воспаленное, все в пыли, губы пересохли и потрескались.

— Сразу подать на стол или сперва отдохнешь? — спросила Зелда, протягивая мужу кувшин с водой.

— А? — отозвался он рассеянно.

Шефтл был не в духе. Час назад, проезжая мимо тока, он сказал Лее-Двосе, чтобы поставила грабли на место, а не бросала их где попало. А та в ответ;

— Ишь ты, он меня еще учит, куда грабли класть… Куда хочу, туда и кладу! Мой муж на войне кровью исходит, а он тут в начальниках, бабами командует…. Отправляйся на фронт, там и командуй!

Слова глупой бабы больно ранили Шефтла, как острые камни. И ему в эту минуту казалось, что не только она бросает в него эти камни, а все оставшиеся без мужей женщины, все солдатки.

Но Зелда не заметила его угрюмого вида. Она вышла во двор и увидела в подсолнухах детей.

— Папа приехал! — весело крикнула она.

Эстерка и Тайбеле, запыхавшись, тотчас вбежали в дом и повисли у отца на шее.

Все эти дни, пока тянулась семейная ссора, Шефтл не видел детей и сильно по ним соскучился. А теперь, после истории на току, ему особенно хотелось побыть с ними. Он устало опустился на стул и, пошире расставив ноги, усадил обеих девочек на колени.

— Папа, — обняла его Тайбеле, — знаешь, папа, а мама сказала, что, когда ты приедешь, мы будем обедать все вместе!

— Ладно, ладно, — сказал Шефтл. — Ну, а где Шмуэлке?

— Сейчас придет.

— А Курт где?

Тайбеле быстро переглянулась с Эстеркой.

— А ты знаешь, папа, что сегодня мама сварила, — громко затараторила она, — зеленый борщ, и морковник, и вареники с вишнями…

— И мы все тебя ждали, — прижалась к отцу Эстерка.

Зелда, запыхавшаяся и сияющая, словно сегодняшний день был самым счастливым в ее жизни, торопливо накрывала на стол.

— Ну, иди, Шефтл… идите, ребята, садитесь, — позвала она, вытирая скамейку передником.

Шефтл встал.

— А мама? — спросил он. — Она уже обедала?

— Конечно! Пообедала и отдыхает.

— Где же Шмуэлке?

— Пойду позову его.

— Позови заодно и Курта.

— Знаешь, Шефтл, — смущенно сказала Зелда. — Я думаю на днях отвезти его в Блюменталь, к тетке. У него ведь есть тетка… Мама, пожалуй, права….

— Опять что-нибудь случилось?

— Нет, почему… ничего не случилось, — еще больше смутилась Зелда, жалея, что затеяла этот разговор, и начала подавать обед.

Шефтл чувствовал, что жена чего-то недоговаривает, но допытываться не стал и хмуро уселся за стол между Тайбеле и Эстеркой. Ему было тяжело. Слова той бабы засели в нем, как заноза. Даже есть ему не хотелось. Однако, чтобы не огорчать Зелду, он придвинул к себе тарелку с холодным борщом и, не дожидаясь Шмуэлке и Курта, взялся за ложку. Надо было поторапливаться, домой он заехал всего на час, пока колхозники отдыхали после обеда в степи.

Пообедали. Шефтл встал из-за стола. И тут увидел на пороге Шмуэлке. Мальчик был весь в синяках. Нос распух, вздутые губы кровоточили. Новая рубашка, которую Зелда сегодня на него надела, разорвана сверху донизу.

— Ой! — вскрикнула Зелда. — Что с тобой, сыночек? Что случилось? — Она схватила полотенце и, смочив в ведре, подбежала к Шмуэлке.

— Постой, — легонько отстранил ее Шефтл, подходя к мальчику. — Это кто же тебя так разукрасил? — спросил он угрюмо.

Шмуэлке опустил голову.

— Говори, с кем дрался, ну!

Мальчик молча шмыгал распухшим носом.

— Я кого спрашиваю? Ты где был? С кем дрался? Отвечай! — вскипел Шефтл и отвесил сыну пощечину.

Зелда всплеснула руками:

— Что ты делаешь? Ребенок чуть жив, пожалел бы, а ты…

— Не лезь! — огрызнулся Шефтл, все больше выходя из себя. — Пожалеем тогда, когда вырастет из сына хулиган, вот когда пожалеем! Молчишь? — обратился он к сыну. — Так и будешь молчать?

Он схватился за ремень.

— Шефтл, прошу тебя… Лучше меня!

Но Шефтл уже потерял власть над собой.

— Отвечай! Кто?… С кем ты дрался? — он занес руку с ремнем.

— С Зу… зиком… — еле шевеля распухшими губами, пролепетал Шмуэлке.

— С Зузиком? А ты зачем с ним драться полез? — Шмуэлке уставился в землю и не отвечал.

— Почему, спрашиваю! — заорал Шефтл вне себя и хлестнул мальчика ремнем. — Говори, не то шкуру спущу!

— Успокойся, Шефтл, что ты делаешь… — взмолилась Зелда, пытаясь поймать ремень.

— Я сказал, отстань! — крикнул Шефтл, и Зелда отступила. — Ну? Почему полез драться? — последний раз спрашиваю.

— Потому… — буркнул Шмуэлке, не поднимая головы.

— Почему — потому?

— Потому что… потому что… он меня дразнил. — А если дразнил, так сразу в драку?

— Он про тебя… он над тобой… он говорил, что его папа на фронте, а ты… а ты… — с трудом выдавил из себя Шмуэлке и разрыдался.

Шефтл побагровел и, не сказав ни слова, вышел во двор. Он готов был сквозь землю провалиться. Стыдно было перед детьми, больно за Шмуэлке, которого он напрасно обидел.

Не заходя домой, Шефтл сел в нагретую солнцем двуколку и покатил в степь. Ехал, опустив голову, пока поросшая травой хуторская улица не осталась позади. Он чувствовал, что виноват перед всеми. И перед Зузиком, и перед другими ребятишками, чьи отцы были там, на войне.

«Надо скорее кончать с молотьбой, — озабоченно думал Шефтл. — И если к тому времени не призовут, я сам… добровольцем пойду».

Солнце жгло вовсю. Было душно. Похоже, собирался дождь.

И правда, к вечеру небо заволокли тучи. Стемнело, заморосил дождик. Мелкий-мелкий, тихий дождичек, как видно, зарядил надолго.

Молотилку остановили, накрыли пшеницу брезентом и отправились на хутор, торопясь поспеть к тому времени, когда старый Рахмиэл обычно разносит почту.