Нотэ Лурье - Небо и земля

Она старалась угодить мужу во всем — тесто на хлеб ставила с таким расчетом, чтобы взошло к приходу мужа, убирая дом, следила, чтобы вещи стояли на привычных для мужа местах. Никогда не жаловалась, что ей трудно, никогда не бранила перед ним детей: знала, что муж приходит домой усталый и не надо его беспокоить, огорчать. Разобьет ребенок тарелку или чашку, Зелда уберет осколки и купит новую; когда Шмуэлке полез на вишню и порвал новую рубашку, Зелда тотчас ее зашила, так что Шефтл и не заметил; когда соседские куры, забравшись в огород, разрыли грядки с луком, Зелда выгнала их тихонько — и никто об этом и не узнал. Мужа она всегда встречала приветливой улыбкой, радостно и спокойно.

Поднималась Зелда рано, раньше, чем Шефтл. До зари успевала управиться в хлеву, напоить, подоить корову, протопить печь, приготовить еду и, едва рассветало, бежала с подойником на ферму, где на ее попечении было двенадцать коров. Подоив их, торопилась домой, а через два-три часа — снова на ферму. И так каждый день: три раза туда-назад. Соседи удивлялись ее неутомимому трудолюбию. А Зелда была счастлива.

Сегодня она особенно усердствовала. Белье выстирала и повесила сушить еще до ухода на ферму, часть выгладила днем, коров сдала пораньше сменщице, чтобы дома успеть управиться.

Накормила ребятишек — свою четверку и шестилетнего Курта; соседка, Эльза, оставила его на несколько дней, пока не вернется из больницы, затопила печь, согрела воды для свекрови, потом задвинула в печь горшки с борщом и картошкой и тут же, на чисто выскобленном кухонном столе, принялась доглаживать белье. Закончив гладить, постелила свежие простыни, переменила наволочки, повесила занавески — все быстро, впопыхах, только б успеть к приезду мужа.

Было поздно, когда Зелда, покончив с хозяйством, занялась последним, самым трудным делом. Натаскала из колодца воды и выкупала детей. Сначала девочек, Потом мальчиков. Курта — тоже, хотя он плакал и отбивался. На всех надела чистые рубашечки и не без труда уложила в постель. Шмуэлке и Эстерка ни за что не хотели ложиться, пока не приедет папа. Пришлось пообещать, что она их разбудит, как только услышит стук его двуколки. Только тогда они спокойно улеглись.

Зелда, задернув занавески, закрыв на всякий случай дверь на засов, стала мыться сама. Вымыла голову, потом разделась, выкупалась — и почувствовала себя свежей и бодрой. Надела чистую, приятно пахнущую, выутюженную рубаху.

Расчесав волосы и повязавшись косынкой, она надела платье, застлала выглаженной скатеркой стол на кухне, нарезала хлеба, поставила солонку и наконец, успокоившись, прилегла на топчан. Шефтл, по ее расчетам, должен был скоро приехать. Интересно, какие он привезет новости? Говорили ли на совещании о его бригаде?… Сегодня ей показали заметку о нем в газете. Как будто собирался повидаться с Иващенко… Жаль, не напомнила перед отъездом, чтобы разузнал об Эльке. Ведь Элька когда-то была ее пионервожатой.

Она задремала, В доме было очень тепло, даже жарко от печки. Только в приоткрытое окно чуть-чуть задувал свежий ветерок. В оконную створку легонько стукнула вишневая ветка. Зелда прислушалась. Еще стук. Зелда вскочила и, как была, босиком, выбежала во двор.

— Шефтл! — крикнула она, вглядываясь о темноту, Но Шефтла на было. В небе стояла одинокая бледная луна и, словно застыв от испуга, смотрела вниз, на хутор.

«Так поздно, а его все нет», — забеспокоилась Зелда, Она постояла, ожидая, не донесется лис дороги скрип двуколки и ржание лошади. Но слышно было только, как лягушки квакают в камышах за плотиной да трещат кузнечики.

«Хорошо еще, ночь светлая, — думала Зелда, — веселей ехать. Видно, где горка, где яма, где мостик через канаву… Тссс… будто бы колеса стучат?… Нет, показалось…»

От усталости Зелду знобило. Она вернулась в дом. За печкой похрапывала свекровь, на одной кроватке спали девочки, Эстерка и Тайбеле, на другой — Шмуэлке, просунув ноги сквозь прутья, рядом, на составленных стульях, — Курт. Все дышало тишиной, спокойствием. И Шолемке спит, раскинув ручки, рубашонка задралась, совсем раскрылся… Зелда укрыла маленького, качнула колыбельку, стоявшую около новой двуспальной кровати — постель с откинутым одеялом и двумя взбитыми подушками в изголовье уже ждала хозяина, — пошла к комоду взглянуть на часы. Они были ей особенно дороги, — Шефтл получил их от колхоза к Октябрьским праздникам. О господи… Так поздно. Она скова вышла во двор, постояла, растерянно озираясь, около завалинки. Если бы он сказал, что задержится, она бы не беспокоилась. Но он не предупредил. Да и какие у него в Гуляйполе могут быть вечером дела, ведь завтра воскресенье… Зелда снова взглянула на часы — скоро час ночи.

Тихо ступая по траве, застилавшей глиняный пол, Зелда подошла к колыбели — покачала, потом к Курту — поправила одеяло. «Чем бы заняться?» Снова подошла к окну, прислонилась головой к косяку, вглядываясь в темноту, прислушиваясь к каждому звуку. Но не видно было двуколки, не слышно было стука копыт.

Где же он? Почему не предупредил, что задержится?

Когда стрелки часов показали два, Зелда, забыв об упреках, простила уже Шефтлу все и с тревогой думала лишь об одном — живым бы вернулся. Он ведь и прошлую ночь не спал, провозился в степи с тракторами, днем вздремнуть не удалось, уехал усталый, могло сморить в дороге… И в воображении Зелды вставали картины одна ужаснее другой: навстречу двуколке мчится грузовик… Шефтл спит, не успевает свернуть… обливаясь кровью, лежит на земле…

В кроватке всхлипнул Шмуэлке. Зелда, едва переставляя ноги, шагнула к нему.

— Папа приехал? — спросил спросонья.

— Нет еще… спи, — тихо ответила Зелда. — Когда приедет, разбужу.

— А почему еще не приехал?

— Едет он, едет… — голос ее дрожал.

— А почему так долго?

— О господи, чего тебе-то от меня нужно! — Зелда отошла к окну. Так и стояла она, пока не рассвело.

Когда Элька скрылась в темном переулке, Шефтл еще долго смотрел в ту сторону, прислушиваясь к легкому стуку ее каблучков. Наконец звуки стихли. Он словно очнулся; озабоченно взглянул по сторонам, закурил, жадно затянулся, прошелся взад-вперед по мосту, затем свернул на длинную, обсаженную деревьями улицу, что вела к центру, к Дому колхозника.

Было поздно. В домах давно погас свет, темно, тихо, пусто на улице. Лишь из одного окна падала на низенький вишенник бледная полоска света и слышался негромкий чистый голос скрипки.

Шефтл шел медленно, словно боясь спугнуть что-то очень близкое и дорогое. Он думал об Эльке. С нежностью и вместе с тем — с болью. Немало пришлось пережить за эти годы. Единственный брат погиб в боях с японцами, ни отца, ни матери. А муж постоянно в командировках. И впрямь нелегко ей одной с ребенком, совсем нелегко…