Рустем Сабиров - И зеленый попугай

— Ты сиди, помалкивай! — прикрикнул на него длинноногий. — Мотоцикл хотел угнать, — сообщил он Саранцеву. — На ногах чуть стоит, а туда же.

— Не угонял я! — надрывно выкрикнул мальчик и заплакал, шумно прихлюпывая носом. — Дяинька-милиционер, отец ты мой, родненький, последним пидором буду, не угонял я! Я поглядеть только хотел, пощупать руками. Дяинька!! У меня судьба трудная, семья неблагополучная, я вообще круглая сирота…

— А ну цыц! — сурово прикрикнул милиционер. — Ты погляди, все, бляха-муха, честные. Всех жалеть да любить надо. А мотоциклы угоняет кто? Пушкин! Вот ты, — он как-то даже уважительно глянул на Саранцева, — такой, бляха-муха, вроде честный. А бутылку с прилавка скомуниздил…

— Поймите, я не брал, — устало повторил Саранцев, и вдруг торопливо и сбивчиво принялся пересказывать события злополучного вечера — и про Тамару, и про Гошу и даже про попугая Федю.

— Ну вот, — перебил его длинноногий, — говоришь, не пью, а сам, бляха-муха, лыка не вяжешь.

— Потеря-ал я любовь и девчо-онку свою! — тоскливо запел мальчик.

— Давай, пой, — согласился милиционер, — я время засеку. Сколько минут пропоешь, столько раз по шее получишь.

Мальчик издал носом водопроводный звук и смолк.

Отворилась дверь и в кабину, согнувшись и кряхтя, влез первый милиционер. Он снял мокрую шапку, отряхнул и положил на колени. Вслед за ним в фургон просунулась крашенная под мореный дуб женская голова.

— Мальчики! — пропела она, — бедненькие! Заждались совсем…

— Ты давай залазь да поехали, — сурово оборвал ее первый милиционер с небрежностью хозяина. Голова обрадовано закивала и вскоре в фургоне стало тесно и душно от вплывшего туда женского тела, в котором Саранцев с неудовольствием признал продавщицу винного отдела.

— Тетинька! — снова зарыдал мальчик. — Вот только вам одной правду скажу, не угонял я мотоцикла. Хотите, мамой поклянусь?

— Это еще кто? — удивилась продавщица.

— Да так, сволота, — махнул рукой первый милиционер. — Этого-то узнала, наверное, — он кивнул на Саранцева, — бутылку у тебя спер…

— Так это не он, — усомнилась продавщица, не сводя с Саранцева крохотных перламутровых глазок. — Того я знаю. Гога. Ханыга тутошний.

— Ладно. Гога-магога. Хрен, как у бульдога, — пробормотал первый милиционер. — Поехали, там разберемся.

— Павлик, — растерянно сказала вдруг продавщица. — Павлик Саранцев. Ну точно!

— Какой такой Павлик? — встревожился второй милиционер.

— Я ж говорю — Саранцев! — вскрикнула продавщица. — Мы с ним учились в одном классе пять лет. Паш, ты меня помнишь, нет? Галя Решетникова… Ба, неужто забыл?

Саранцев и не силился вспомнить никакой Гали Решетниковой, да и неважно это было. Важно другое — забрезжил вдруг тусклый огонек надежды, и важно было не загасить этот огонек, дать ему вывести себя из этой ужасающе безнадежной топи…

— Еще бы не помнить, — сказал он вдруг вольно раскованно, словно находился не в милицейском фургоне, а в банкетном зале.

— Он у тебя бутылку спер, — вежливо напомнил ей первый милиционер.

— Кто, Павлик? — глаза продавщицы, и без того маленькие, совсем исчезли из виду от негодования. — Да ты что! Он школу с медалью кончил. А бутылку, я же ясно сказала, Гога спер. А Павлик, поди, не пьет совсем.

— Вообще-то он не пьяный, — осторожно подал голос второй милиционер.

— Конечно не пьяный! — воодушевилась одноклассница. — Я ж говорю… Слушайте, мальчики, отпустите вы его, а? Да чтоб Павлик Саранцев бутылку? Даже смешно. Ма-альчики!

И потому, как мальчики переглянулись, солидно так, основательно, он понял: отпустят. Ну, может не сразу, ну помурыжат еще, попереглядываются, похмыкают, а потом отпустят. И тут на радостях опознал-таки Саранцев свою избавительницу. В самом деле, была ведь такая, Галя Решетникова, маленькая, худенькая, ушла, кажется, в восьмом классе куда-то в училище и с той поры бесповоротно всеми позабыта. И никогда бы уж, верно, не вспомнил…

— Ну и что? — первый милиционер говорил медленно так, с растяжечкой. — Что ли, отпустить мужика?

— Отпустить! — решительно и победно произнесла продавщица.

— Короче, так. Документы какие с собой есть? — столь же медленно спросил первый.

— Есть, — радостно сказал Саранцев, и, порывшись, добыл из кармана величественный, как молитвенник, паспорт. — Вот. Знаете, по чистой случайности с собой. Обычно не ношу. Талоны забирал.

Однако первый, приняв документ, не стал его даже раскрывать, а попросту сунул его в карман.

— Короче. За паспортишкой зайдешь завтра в отделение. Знаешь, где? Зайдешь в триста вторую комнату, к капитану Дорохину. Понял меня? Сейчас иди домой, тут не гужуйся. Понял меня?

— Павлик, кого из наших увидишь, привет от меня огромный! — сказала Галя Решетникова. Ее глаза сияли радостью и добродетелью.

— Передам, — тихо сказал Саранцев, когда очутился на воле, дверца за ним закрылась и «уазик» укатил прочь. — Непременно. Всем, кого увижу. Привет от Гали Решетниковой…

Саранцев брел, не разбирая дороги, отгородившись от мира, как коконом, туманной моросящей влагой, от которой он сам стал тяжелым и рыхлым, как хлебный мякиш.

Звуки плавали в мутноватой жиже суетно и бестолково, сливаясь в неразличимый, ненужный фон. Очень скоро безудержный восторг от нежданного, чудесного избавления расплылся и перерос в горькую обиду непонятно на кого, а потом в невыносимый, тянущий душу стыд. «За что? — задавал он себе глупый, выспренний вопрос. — Что я им всем сделал?» Казалось, он ненароком прогневил кого-то очень могущественного и капризного.

Когда же Саранцев решил осмотреться, дабы определить местонахождение, он обнаружил, что вновь находится на Тамариной улице и даже под стенами Тамариного дома. Оставалось лишь повернуть назад, что он и сделал. И тотчас, на углу столкнулся с веселой компанией. Впереди на несгибающихся ногах, преодолевая какое-то незримое препятствие, шагал Афанасий. Следом, воинственно сцепившись, шли Тамара и Геля. И замыкал процессию Гоша. Он-то и заметил запоздало затаившегося Саранцева.

— Паша! — закричал он нараспев. — Родимай! Живой! А ты, Том, боялась! Я ж говорю, Паша у нас в воде не горит и в дерьме не тонет.

Саранцев пытался было обойти его, но тот прочно ухватил его за плечо. На другом плече повисла Геля.

— Павел, — сказала она сурово и властно, как вдовствующая королева. — Нам с вами надо серьезно поговорить.

— Отстань, Гелька, — мрачно сказала Тамара, глядя на Саранцева исподлобья. — Ты вообще-то, Паша, куда шел, если не секрет? Уж не ко мне ли?

— Нет, — сконфузился Саранцев, — я так, случайно. Как-то уж получилось…

— Видал? — взвился Гоша. — Я не ревную, но предупреждаю.

— Да уйду я сейчас, — взорвался Саранцев, — пошли вы все!