Василий Дюбин - Анка

Понюхай посмотрел на него удивленно.

— На кой хрен он мне? Что ж я, чебак не курица, руками буду ловить? Вы нитку дали? Спасибо, Тимофей Николаич уважил… А дочка вернула ему, выдра окаянная. — Он закусил конец платка, другой потянул рукой, приподняв бороду, и кивнул на рыбаков: — Им-то, гляди, и надобно, а мне…

Рыбаки топтались у порога, мяли в руках картузы.

«Видать, сдаются», — подумал Кострюков и сказал вслух:

— Вы, братцы, ко мне?

Те подошли ближе, заговорили наперебой:

— Отпусти в море.

— Замучились на берегу.

— Тоска всю кровушку высосала.

Кострюков взял два договора.

— Это ваши. Подписывайте и нынче же отчаливайте.

Рыбаки внимательно просмотрели бумагу, переглянулись.

— Скостить бы надобно. По двести пудов многовато. Не управимся.

— Будет плохой улов — скостим, а сейчас нельзя.

— Зря! — сказал Панюхай и вышел.

Рыбаки стояли в нерешительности, шевелили морщинами на лбу, сворачивали и разглаживали руками договоры. Душин макал в чернила перо, протягивал им ручку. Представитель треста обратился к рыбакам:

— Государство обижать вас не станет. Оно будет выплачивать вам за кило селедки пятьдесят восемь копеек, за сулу — шестнадцать, за чебак — восемнадцать. Сверх того на каждые сто рублей будет выдавать полтора пуда муки, фунт табаку, сахар и другие продукты. А кто перевыполнит задание, премировать будем зимней и летней одеждой. Ну?

— Так оно, как будто, все ничего, а вот красная рыба по шесть-десять копеек дешево обозначена.

— Молочная, а икряная по девяносто. Это не дешево. Подписывайте, ребятки, и час добрый вам.

Рыбак взял ручку, еще раз прощупал глазами каждую букву договора, обмакнул перо и тяжело налег грудью на стол.

На улице их встретили молчаливо. Взгляды жадно устремились к рукам, в которых были крепко зажаты договоры. Потом кто-то крикнул, нарушив молчание:

— Заручились бумагой?

— Да! — бултыхнулось в толпу, словно в застоявшуюся воду, твердое, как кремень, слово и всколыхнуло ее. Всплеснулись голоса, вспыхнул возбужденный разговор. Рыбаки шумно обсуждали, как поступить, и не находили ответа. Одни предлагали подписать договоры, другие советовали повременить. Стоящий все время поодаль сутуловатый старичок порылся пальцами в короткой бородке, взошел на крыльцо совета и поднял вровень с головой руки.

— Ребята! Время новое, и порядки другие. Без договоренности в море выходить теперь не дозволяется, а оно кличет…

И все повернули головы туда, где шумело вспененное море, манило к себе.

— Кличет, говорю… А мы что делаем? Эх-ма… Такой срамоты наш хутор еще не видывал. Поступайте, как желается вам, а я… — он толкнул ногой дверь и вошел в совет.

Истосковавшиеся по морю рыбаки один за другим потянулись вслед за стариком. Видя, как быстро тает толпа, Егоров сжал кулаки, отошел за угол и рысью побежал на окраину хутора, откуда доносились разгульные песни подгорной бедноты и сухопайщиков. Из дворов выкатывались на улицу собаки, кружились, кувыркались, хватали его за ноги, но он не чувствовал их укусов и не слышал оглушительного лая. В конце улицы повернул вправо и ринулся прямиком вниз, по глинистому крутому косогору. Ветер срывал с его головы картуз, лохматил волосы, хлопал широкими полами винцарады, и Егоров напоминал огромную подпрыгивающую по земле раненую птицу. Внизу остановился, сбросил с мокрых плеч винцараду.

На него вопросительно уставились пьяные глаза. Он перевел дух и глухо проговорил:

— Верховые сдались…

— Так и знал… — прохрипел Тимофей, швыряя стакан с водкой.

У Урина кровью налилась шея, искривились губы.

— Вот до чего довели людей, что они грабить себя дозволяют. Порядки… — зло усмехнулся он и посмотрел на Тимофея. — Я и то дороже принимал рыбу. По совести. — Он подпер щеку рукой, безнадежно уставившись в небо. Перед глазами низко бежали плотные облака, и он чувствовал, что вот так же, как проплывают мимо облака, из-под его ног ускользает земля. «Сколько денег ухлопал, разбазарил нитку, а толку, видать, никакого не будет», — подумал он.

— Нынче или завтра, а выезжать надо, — сказал Тимофей.

— Давно пора. Душе удержу нету, — вздохнул молодой рыбак, глядя на море.

— О том и говорю. А как же теперь будем счеты вести? Ведь сетки, почитай, мои да Урина, а договоренность с государством будете иметь.

— Пустое дело. Рассчитаемся. Да так, что и знать никто не будет.

— Правильно, Егоров. Поглядим — кто кого за нос проведет.

К Тимофею подошел один из сухопайщиков:

— Ты, Николаич, кормилец наш, не кручинься. Выбрали атаманом, так бери нас и веди в море. А желаешь, и на край света пойдем. За тебя головы своей не пожалеем. Эх, ты… как отец родной! — он обнял его, потянул на себя и ткнулся губами в колючую бороду.

Рыбаки пошумели, распили остаток водки и с песнями направились к совету. Тимофей и Урин спустились к морю, пошли берегом. Тимофей шел молча, понурив голову, а Урин забегал вперед, заглядывал ему в лицо, повторял:

— Как же так? Что же делать? Ведь разор. Понимаешь, разор да и только.

— Еще не разор и беда невеликая, — спокойно ответил Тимофей. — А чтобы не разориться вконец, тебе надобно «умереть».

— ?!..

— Умереть для хутора. Смыться.

— Да ты что, спьяна или сдуру?

— Не понимаешь?

Увидев на обрыве Павла и Анку, Тимофей наклонился к Урину, сказал на ухо:

— Поезжай в город к Филатову, скажи, какие порядки у нас. Договорись с ним насчет приемки и место изберите, куда подвозить рыбу. А тут я один управлюсь.

— А как же с домом?

Тимофей нахмурился.

— Бросить все. Лучше дом потерять, чем последних штанов лишиться. Хватит, не место здесь толковать о таких делах, — и повернулся к сыну.

Павел хотел уйти, но Анка удержала его:

— Боишься?

— Нет, — и выдернул руку.

Тимофей подошел вплотную, криво улыбаясь. «Сука», — поглядел он на Анку, а вслух сказал:

— Довольно праздновать, отгулялись, голуби. Ступай, сынок, в совет, договор подпиши. Нынче выходим в море…

Перед вечером бронзокосцы всем хутором вышли на берег. Рыбаки грузили подчалки сетями, бочонками с пресной водой, продуктами и отвозили к баркасам, стоящим неподалеку на якорях.

Тимофей перекрестился, обнял мать:

— Пора, — и пошел к подчалку.

Павел наскоро поцеловал бабку, украдкой взглянул на Анку и широко зашагал вслед за отцом. Он был в новых высоких сапогах с отворотами. Широкий красный пояс пятью накрутами обхватывал его стан. Прыгнув в подчалок, Павел снял широкую шляпу, помахал в сторону берега, улыбнулся. Над головой Анки затрепетала красная косынка. Тимофей высадил сына на меньший баркас и причалил к «Черному ворону».

Панюхай щурился на море, ворчал:

— Людям разгул да воля, а тебе каторга на берегу. Уважил человек ниткой, так нет же, поганка, отнесла.