Василий Дюбин - Анка

По улице прогремели дроги, послышались голоса. Хутор пробуждался. Заворочался и Григорий, перевернулся на спину. Видимо, ему приснилась гулянка; он, зевнув и уставившись полуоткрытыми глазами в стену, невнятно пробормотал:

— Глоточек один… Только глоточек… что ж вы… позабыли обо мне?

Кострюков взял его за волосы, приподнял голову.

— Нет, не забыли. На очередном партсобрании будем говорить о тебе, — и вышел во двор.

Словно веслом по голове ахнули, вышибли хмель. Шире открыл глаза, на локтях приподнялся. Возле Дарья сидит, гневом дышит на него.

— Когда за разум возьмешься, Григорий?..

Никогда не видел Дарью такой злой. Не узнал ее. Отвел глаза в сторону и ни слова в ответ. А она ниже гнет голову, сильнее обжигает дыханием.

— Стыдно тебе… А мне? А товарищам твоим каково перед людьми?

Григорий закусил губу, отвернулся…

Раннее утро полоскало улицы свежестью, бодрило людей. А Кострюкову было душно, прошибало по́том. Он снял картуз, пиджак и расстегнул ворот рубахи. Косматая голова то ложилась на плечо, то клонилась на грудь. И казалось ему, что под ним тонким льдом гнется земля, ускользает из-под ног. Люди смотрели ему вслед, переговаривались:

— Досиделся в совете, что ни голова, ни ноги не слушаются.

— Похоже на то. Видать, с тайной гулянки ковыляет.

Кострюков слышал и понимал, что говорят о нем, но не обращал внимания и ускорял шаг. Возле обрыва остановился, море глазом обнял. Внизу скучающе стояла покосившаяся родная халупа, прислушиваясь к шелесту воды.

«Не грусти. Пришел!» — хотелось крикнуть, как живому существу, махнуть картузом, но помешал долетевший знакомый кашель. Обернулся и увидел Душина на пороге крайней хижины. Он сидел на корточках, дымя цигаркой, и напряженно смотрел в полуоткрытую дверь.

Кострюков хотел окликнуть его, но Душин торопливо поднялся и скрылся за дверью.

«Прячется», — подумал Кострюков и, повернув к хижине, заглянул в открытое окно. На кровати стонала роженица, билась в судорогах. Возле хлопотали женщины, а у печи стояли Душин к муж роженицы.

— Рассыпается, — тихо сказала одна из женщин и поманила Душина к кровати.

Душин подошел к отцу, близко поднес к его лицу ребенка.

— Сын…

У рыбака радостно засияли глаза.

— Да ты завсегда сынов принимаешь. Руки золотые у тебя.

Кострюков осторожно постучал по стеклу. Увидев председателя, Душин растерялся, забегал с ребенком по комнате, не зная, куда положить его. Сунул в руки отцу, схватил аптечку и — во двор. У ворот напоролся на сердитый глаз Кострюкова, остановился. Переложил аптечку под мышку другой руки, глаза — в землю.

— Больше не буду. Бабы жалостным плачем доняли.

— Иди в совет… Работой займись.

Душин вышел на улицу и, не взглянув на Кострюкова, направился в совет.

— Погоди… В последний раз говорю, а ты хорошенько запомни: если не бросишь — прогоню. Мне нужен работник в совете, а не бабка повивальная. Ступай…

Море вздувалось закипавшим крутым варевом, шумело, косматилось и тревожно билось о берег бугристыми волнами.

Бурунился негодованием и хутор, взбудораженный новыми порядками лова. Три недели праздно шатались по улицам бронзокосцы, не выходили в море. Пили водку, без толку кричали у совета и ни с чем расходились по домам. А рыба шла густыми косяками и уходила далеко вверх, в теплые заповедные воды Дона.

Душин сидел перед раскрытой папкой и рылся в бумагах, покусывая кончик карандаша. Представитель треста вяло щелкал замком портфеля. Ссутулясь, по комнате нервно ходил Кострюков, потрясая длинными волосатыми руками.

— Рыба идет. Табунами проходит мимо, а что мы имеем?

— Пока ничего, — вздохнул представитель треста. — А что будете иметь, пожалуй, и знать не хотелось бы.

Кострюков остановился.

— Осудят?

— Премию дадут, — съязвил председатель треста. — Ведь подумать стыдно, что апрель на исходе, а план ни на один процент не выполнен. Это преступление.

— Тяжкое… — вставил Душин. Отвернувшись к окну, добавил: — Рыбаки наши и поныне сидят дома, а рыбка уходит.

— Да. За такие дела по голове не погладят… — сказал Кострюков и нахмурился. — Ну, а как же быть?

— Арестовать Белгородцева и Урина. Выселить их из хутора.

Кострюков отмахнулся:

— Нельзя. Причины нужны.

— Можно. И причины есть.

— Нет. Не могу так.

— Раскисаешь?

Кострюков промолчал. Выпрямившись, сверкнул на окно глазом. По улице шли рыбаки, шумели. Душин ткнул через плечо большим пальцем.

— Идут. И опять бунтуются.

Рыбаки приближались к совету. Впереди Егоров. Он то и дело оборачивался назад, бил себя кулаком в грудь, возвышал голос:

— Не сдавайся, ребята! Пущай рыба уходит, пущай голодать будем, но в море не выходи!

— Эх-ха-ха… — вздохнул какой-то рыбак. — Для хлебороба — земля, а для нас оно… море… Давно кличет, кормилец наш. А мы?..

— Срамота да и только, — отозвался другой. — Чего ждем?

У Егорова задрожала челюсть.

— В ярмо пожелали?

— Так сказывай, что делать?

— Кто кормить нас будет?

— Он. Егоров. Да Белгородцев с Уриным, — раздался насмешливый голос Кострюкова.

Рыбаки обернулись к совету. У раскрытого окна стоял председатель. Егоров вцепился в него глазами, даже вперед весь подался:

— Правильно! Они кормили народ и кормят. Опроси хутор. При всякой беде помогают. А вы чем похвалитесь?

— Никому чести своей не продаем.

— Дело известное, что вы только покупаете. Но мы-то не продадимся вам. Сети порвем, баркасы потопим…

— И без того перед судом будете ответ держать, — перебил его Кострюков.

Егоров шагнул к окну, вскинул голову:

— За что?

— За срыв путины.

— Сам срываешь. Зачем на берегу нас держишь?

— А договоренность с трестом… имеется?

— Сказано уже, что в ярмо не полезем.

— И мною объявлено всем, что воровать рыбу не дозволю. Не допущу! — и Кострюков захлопнул окно. Постоял в глубоком раздумьи, направился к столу, тяжело оседая на ноги. Мысли теснились в голове. Он цеплялся за них в поисках выхода, но они быстро таяли, как зажатые в горячей ладони снежинки. «Или разрешить выход? Ведь время уходит… Сорвется путина». И сказал вслух:

— Как же быть? Где же выход?

— Выход один: в море, — отозвался Душин, без нужды перебирая заготовленные для рыбаков договоры.

— Верно, Душин, сказываешь, — поддержал Панюхай, переступая порог.

За ним несмело вошли двое рыбаков. Панюхай повел носом, приблизился к председателю, поправляя на голове платок.

— Измаялись рыбаки, от безделья бесются. Спокон веков таких порядков не видывали. Эх, зря народ баламутите.

Душин дернул его за рукав, посадил рядом.

— Болтать зря тут нечего. Говори, зачем пришел. Договор подписать?