Василий Дюбин - Анка

— Андрейка… Родной…

Жуков не мог вымолвить ни слова. По перрону бежал с криком, как озорной мальчишка, а теперь не знал, что жене сказать. Волна радости захлестнула его. Заметив на его ресницах дрожавшие слезы, Глафира Спиридоновна улыбнулась, покачала головой:

— Ребенок… Совсем как ребенок…

— Любонька… Хорошая моя… — наконец произнес Жуков. Он обнял Глафиру Спиридоновну и молча прижал ее голову к своей груди.

На второй день Жуков и Глафира Спиридоновна направились в Приазовье. Утром они уже были на пароходе. Жуков сидел с женой на палубе и любовался волжскими просторами. День был жаркий, но с реки тянуло свежестью. Синие волны красавицы реки ласкались к берегам. Но вот река и степь слились, и глазам Жукова предстало ласковое и грозное синее море… Он вспоминал Кострюкова, Васильева, Кавуна, Душина, Евгенку, Анку, всех друзей-бронзокосцев и радовался скорой встрече с ними. Не знал Жуков, что некоторых уже нет в живых и что в этот самый августовский день в одном из городов на Кубани Анка была арестована и передана следственным органам военной прокуратуры…

Анку подобрали советские, бойцы. В санбате ей сделали перевязку и отправили в тыл. Ранение оказалось серьезным — пуля повредила кость левой ноги. В госпитале из опасения гангрены предложили отнять ногу по колено, но Анка от ампутации наотрез отказалась.

Проходили дни, недели, месяцы. Рана упорно не заживала, лечение затягивалось… Но еще упорнее была Анка, и она переборола недуг. В августе 1943 года ее выписали из госпиталя, обмундировали, выдали проездные документы, деньги на дорогу и пожелали счастливого пути…

Стоял ясный, сверкающий день. Августовское солнце ласково улыбалось с безмятежной лазурной выси. Анка шла по шумной городской улице, занятая своими думами. Рассеянным взглядом окинула она улицу и вдруг застыла как вкопанная. Ей навстречу шел Бирюк. Он был в новом коричневом костюме, на голове серая кепка, на руке висел прорезиненный плащ. Анку он заметил, только когда подошел к ней вплотную. Его жесткие колючие глаза забегали по сторонам, а слащавый голос вкрадчиво прогудел:

— Анна Софроновна, вот радость-то какая. Истинно, гора с горой не сходится…

Анка задохнулась от гнева и вначале не могла вымолвить ни слова. Она беспомощно посмотрела вокруг. Мимо проходил офицер с патрулями.

— Хватайте его! Это убийца и предатель! — закричала Анка.

Офицер остановился.

— Ах так?… — потемнел в лице Бирюк. — Еще посмотрим, чья возьмет, — прошипел он и кинулся к офицеру: — Я был с ней в одном партизанском отряде. Арестуйте ее, товарищи. Она заколола финкой партизана Паукова, а теперь хочет снова улизнуть.

— Это неправда, — перебила Анка, — я защищалась.

— Она застрелила советского летчика Орлова…

— Это ты убил его, бандит.

— …и сбежала к немцам.

— Врешь негодяй!

— У меня есть вещественные доказательства. Есть живые свидетели. Арестуйте ее.

Офицеру все это показалось весьма подозрительным. Он кивнул патрульным и обратился к Анке и Бирюку:

— А ну, граждане, следуйте за мной в комендатуру. Там разберем, что к чему…

Через месяц военная прокуратура закончила следствие по делу Бегунковой Анны Софроновны, обвиняемой в убийстве летчика Орлова и партизана Паукова. Анка же ничем не могла подтвердить свои показания. Из всех, знавших ее по отряду, был допрошен следователем прокуратуры только один Кавун, все еще находившийся после сложной операции на излечении в госпитале в соседнем городе. Васильев выписался весной и уехал неизвестно куда. Михаил Лукич Краснов, ожидая, когда Красная Армия освободит Бронзовую Косу, работал со своими рыбаками в одном из прикаспийских колхозов, а в каком именно, никто не знал.

Военный прокурор, располагая некоторыми вещественными доказательствами, уличавшими Анку в убийстве (а она и сама не отрицала, что убила Паука), показаниями Бирюка и Кавуна — последний, правда, показал в письменной форме, что знает Бегункову только с хорошей стороны, — решил передать дело на рассмотрение трибунала.

И Анка предстала перед судом военного трибунала… На суде она повторила все то, что уже было сказано ею следователю прокуратуры, ничего нового не прибавила к своим первоначальным показаниям. Но у нее не было ни одного, хотя бы незначительного довода, который она могла бы привести в свою пользу. Наоборот, все было против нее: и лежавшие на столе санитарная сумка, и финский нож, и пистолет Орлова, а главное — свидетельские показания Бирюка. Положение Анки было безвыходным.

— Обвиняемая Бегункова, — обратился к ней прокурор. — Почему вы скрылись в тот вечер, когда в хижине был обнаружен труп летчика Орлова?

— Я не скрывалась. Я выполняла задание командира. На обратном пути задержалась возле сторожевого поста у поляны… Медикаменты перекладывала из узла в сумку.

— Кто это может подтвердить?

Анку судили в городском театре, переполненном военными. Она посмотрела в зал, как будто надеялась увидеть кого-нибудь из боевых друзей, пожала плечами:

— Видно, никто… Цыбуля и его товарищ погибли.

Прокурор посмотрел на нее строгим непроницаемым взглядом. Он чаще других задавал ей вопросы.

— Почему в хижине возле убитого оказалась ваша сумка с медикаментами?

— Я забыла ее там.

— Вы, значит, были в возбужденном состоянии? Отчего?

Анка не ответила. В притихшем зрительном зале послышались тяжелые вздохи.

— Когда вы стреляли в Паукова…

— Я заколола его, — перебила прокурора Анка.

— Вот этим ножом? — председатель трибунала показал нож.

— Да.

В зале зашаркали ногами, зашумели. Председатель позвонил. Снова водворилась тишина. Прокурор продолжал:

— Это, по сути дела, все равно — застрелили вы его или зарезали ножом. Суду важно знать: какая причина побудила вас к этому?

— Во-первых, я оборонялась. Пауков хотел задушить меня.

— А во-вторых?

— Мстила… Я и в Егорова стреляла.

— За что мстили?

— За смерть Орлова.

— Чем вы можете доказать, что именно они убили Орлова? — Не дождавшись ответа, прокурор добавил: — Если вы не научились врать, то лучше говорите правду. Для вас так будет лучше, — подчеркнул он.

— Я никогда не врала.

— Предположим. Тогда ответьте на такой вопрос: почему вы убежали, когда вас окликнул у хижины Егоров?

— Я боялась его. Он убил бы и меня. Или задушил, как это пытался сделать Пауков.

— Вы раньше ни в чем не подозревали Егорова?

— Нет.

— А теперь утверждаете, что он убийца. Вам не кажется, что одно с другим плохо вяжется? Между тем, на столе перед судьями лежит именно ваш нож, обагренный кровью партизана Паукова… Свидетель Егоров, — обратился прокурор, с разрешения председателя трибунала, к Бирюку. — Вы когда-нибудь угрожали обвиняемой?