Василий Дюбин - Анка

«Такого шума на хуторе еще не бывало… Отчего же это народ так взбунтовался?..» Но когда через дощатый забор Павел увидел пилотки с красными звездочками, брюхастая бутыль с самогоном выпала из рук и со звоном разбилась у его ног.

«Красные…» — похолодел он.

Резкий, требовательный стук в калитку заставил Павла очнуться от оцепенения. Стук, настойчивый и частый, повторился.

«К морю… На моторку… Пролетка теперь мне без надобности… К морю! На берег!» — и Павел, согнувшись, будто удары сыпались на него, бросился через базы́ к морю.

Со всех концов взбудораженного хутора к центру спешили женщины, старики, ребятишки. Павел бежал — где во весь рост, где сгибаясь в три погибели, а где и ползком на брюхе, прячась за невысокими плетнями.

— Атаман удирает! Держите немецкую собаку! — закричал дед Фиён, заметив крадущегося Павла.

— Атама-а-а-на!.. Соба-а-а-ку! Ату его!.. — разнеслись по улицам крики босоногих ребятишек.

Со всех дворов выбегали старые рыбаки, вооруженные кто веслом, кто дубовой колотушкой, кто багром, отрезая пути атаману. Павел, отстреливаясь, метнулся в проулок. Рыбаки напористо наседали на него. Пятясь, как рак, Павел держал в вытянутой руке пистолет, но не стрелял. Патроны кончились, и он показывал рыбакам пистолет для острастки, стараясь не подпускать их близко к себе.

У самого крайнего куреня Павел сделал крутой поворот, намереваясь, видно, шмыгнуть за угол, но предупредительный окрик Акимовны «Стой!..» пригвоздил его к месту. Из руки Павла выскользнул пистолет, глухо стукнулся о пыльную дорогу. Под суровым взглядом Акимовны, не сулившим «атаману» ничего хорошего, Павел сгорбился, опустил голову. Как затравленный волк, он посматривал исподлобья то на черный кружок ружейного дула, то на указательный палец Акимовны, лежавший на спусковом крючке берданки. Позади него затихли гулкие шаги и только слышалось тяжелое дыхание стариков.

— Ну, атаман?.. — голос Акимовны был ровным, спокойным, но Павла он словно бритвой резанул. — Что же ты молчишь?.. Или в час расплаты язык отнялся?..

— Стрельни в него, Акимовна!

— Чего с таким христопродавцем разговаривать.

— Убей!

— Бешеных собак стреляют!

— Грохни из самопала!

— Убей!

— Стрельни, слышь, а то я его веслом пришибу! — волновались старики.

Павел упал на колени, стукнулся лбом в землю, глухо застонал:

— Акимовна, спаси, помилуй… Люди добрые, христиане… Проклятий немец попутал… Не губите… Народ православный, как перед богом, так и перед вами… Дьявол помутил мой разум, на грех толкнул… — он ползал по пыльной дороге, всхлипывая и размазывая слезы. — Я буду целовать ваши ноги, только не губите молодую жизнь… Не губите, родные… Пощадите…

— А сколько наших людей отправил ты в Германию на каторгу, душегуб?

— Людоед!

— Мразь!..

Акимовна толкнула его прикладом берданки, сказала повелительно:

— Встань!

Павел медленно поднялся. С мундира и шаровар осыпалась пыль.

— Тебя, ирода, — продолжала Акимовна, — следовало бы вздернуть на той же акации, на которой ты повесил безвинного Силыча. Но мы передадим тебя нашим властям, пускай они и решают твою судьбу.

— Акимовна, я виноват… грешен… но пощадите меня, — и Павел молитвенно сложил перед собой руки. — Каюсь, люди добрые… Не губите…

— Поздно каешься. Говорила тебе, разбудите в народе гнев, заштормит он сильнее морской бури и смоет всю нечисть с родной земли. Так оно и вышло. А ты чем ответил мне на это?.. Щенок, ты ударил меня… Не забыл?

Павел молчал.

— Иди! — приказала Акимовна.

— Куда?

— Посадим тебя в кутузку, пока подойдут власти. Иди.

Павел замотал головой:

— Не пойду… Вы повесите меня… Не пойду… Вы не судьи… не имеете права…

— Иди! — повысила голос Акимовна.

И тут случилось такое, чего никто не ожидал. Павел вдруг весь напрягся, изо всей силы толкнул в грудь Акимовну, видимо, рассчитывая сбить ее с ног, и бросился бежать. Акимовна пошатнулась, но устояла. Павел не успел отмерить и десяти шагов, как вслед ему грянул выстрел, и «атаман» оборвал свой бег… Покачнулся на слабеющих ногах, обернулся, прохрипел в бессильной злобе, хватая ртом воздух:

— Ненавижу… презираю вас… Не-на-ви-жу… — и упал навзничь.

Акимовна подошла к Павлу и долго смотрела ему в лицо. Оно и теперь было красивым и злым.

Из-за угла показались офицер с бойцами и женщины в сопровождении ребятишек.

— Что случилось, мамаша? — спросил офицер, подходя к Акимовне.

— Ничего особенного, сынок. Мать стоит на своем посту, — сурово ответила Акимовна, опираясь на берданку.

Офицер взглянул на мундир Павла, на его пыльные шаровары с красными лампасами, понимающе кивнул, повернулся к солдатам:

— Тут все в порядке. За мной, товарищи! — и они ушли дальше, вперед.

Женщины окружили Акимовну, заговорили, невольно понижая голоса:

— Смотри… Атаман.

— Акимовна стрельнула по нем.

— Казнить бы его, изверга.

— Добесился, проклятый живодер…

Какой-то старик растолкал женщин, пробился на середину круга, зацепил багром за ворот мундира и поволок Павла по улице.

— Ты куда его? — спросила Акимовна.

— Туда, куда собак дохлых кидаем…

Акимовна махнула рукой:

— По заслугам и честь.

Анка и Орлов ехали поездом до Старо-Щербиновской. Там они сели на попутную автомашину, и шофер через два часа высадил их на проселочной дороге неподалеку от Кумушкина Рая.

С перекинутыми через плечо шинелями, с чемоданами в руках Анка и Орлов шли колхозным полем. Вокруг кипела работа. Комбайнеры убирали подсолнечник и кукурузу, трактористы подымали зябь. Длинные ленты жирного кубанского чернозема, тянувшиеся за плугом, матово лоснились на солнце. По глубокой борозде хозяйственно вышагивали грачи, склевывая червей.

Вдруг Анка остановилась, указала рукой:

— Смотри, Яшенька, море! Как здесь хорошо! Отдохнем немножко?

— Отдохнем.

Они сделали привал метрах в пятидесяти от полевого стана, откуда доносился веселый девичий смех. Был обеденный перерыв. Анка и Орлов, сидя на чемоданах, видели, как со всех сторон к вагончику собирались трактористы, комбайнеры и шумно умывались возле бочки. На многих были гимнастерки и брюки военного образца.

«Бывшие фронтовики, — догадалась Анка. — Тоже, наверное, имеют инвалидные группы…»

Моторы тракторов заглохли, и в поле воцарилась тишина. Анка полной грудью вдыхала в себя терпкий запах земли, смешанный с солоноватым морским воздухом. Она то смотрела задумчиво вдаль, то поднимала глаза вверх. Голубое небо, очищенное от вражеских самолетов, стало как будто прозрачнее и выше. И небо, и море, и поле — все вокруг дышало миром и спокойствием. Казалось, что давно смолкло последнее эхо жестоких боев и что на всей советской земле прочно установилась пора мирного труда.