Василий Дюбин - Анка

— Анна Софроновна Бегункова.

Павел извлекал из чемоданчика коньяк, колбасу, сыр, вареные яйца, булку и раскладывал все это на столе. При последних словах Бирюка он резко вскинул голову и в изумлении уставился на хозяина.

— Не ожидал? — ухмыльнулся Бирюк, и его колючие глаза под мохнатыми белесыми бровями засветились злорадным огоньком. — Да, братец, теперь она у нас на хуторе вроде атамана.

Павел с деланным безразличием пожал плечами и, скользнув взглядом по грязному полу, перевел разговор на другое:

— Ты думаешь когда-нибудь обзавестись семьей?

Бирюк горько усмехнулся.

— Кто же пойдет за калеку? Меня и по имени на хуторе не зовут… Бирюком кличут… С насмешкой… Я их, проклятых, всех ненавижу… Была бы моя воля — весь хутор на рее вздернул бы.

— Ты смелый, дьявол, — заметил Павел, раскупоривая бутылку коньяка. Держа между пальцами перочинный ножик, он ввинчивал штопор в пробку, но раскупорить не мог. То ли тонкий штопор не удерживался в туго всаженной пробке, то ли у Павла дрожали руки.

— Дай-ка сюда, — Бирюк взял у Павла бутылку, хлопнул донышком о ладонь, и пробка взлетела под потолок вместе с брызгами коньяка. — Вот так надо и души вышибать из них…

— Это как же понимать? — наливая в кружку коньяк, осторожно спросил Павел.

— Как твой разум дозволяет, так и понимай, — уклончиво ответил Бирюк, одним махом опорожняя кружку.

— А что с ногой у тебя?

— С кручи свалился, а там, внизу, ржавый якорь в песке торчал. Кость повредил. Шесть месяцев в гипсе пролежал. Вот по случаю инвалидности и в сельсовет пошел.

— Почему же ты не на работе?

— Ремонт в сельсовете. Нынче закончат.

— Да! — вспомнил Павел, обхватив руками зашумевшую от коньяка голову. — Я и забыл спросить у тебя… Как моя дочка, жива?

— Валька? Жива. Растет. Вылитая мать…

— А что это твоей матери не видно?

— В прошлом году померла, — вздохнул Бирюк. — От простуды.

Молча допили вторую бутылку. Бирюк кряхтел, все ниже опускал мохнатые брови, темнел в лице. Хмель заметно действовал на него.

— Ты что?.. — уперся Павел мутными глазами в Бирюка. — Может, мною недоволен?.. Чего сопишь?..

— Доволен, — буркнул Бирюк.

— Или еще хочешь выпить? — допытывался Павел.

— Хватит, а то, ежели лишнее хвачу, буянить начну. А мне по службе это не полагается. У меня начальница строгая.

— Ну, что ж, станешь буянить — свяжу, — поднялся Павел.

— Попробуй, — Бирюк тоже встал.

— Эх, ты, — тряхнул его за грудки Павел, — цыпленок…

— Эх, ты, курчонок! — подхватил его Бирюк под ребра и стиснул крепкими руками, как в железные тиски зажал. Потом играючи приподнял и швырнул на кровать.

Послышался глухой треск. Павел, выставив руки и ноги, застрял между переломившимися досками.

— Связал? То-то, вперед не хвастай, — Бирюк помог Павлу подняться.

— У-у, черт! Силен ты, однако… — сконфуженно проговорил Павел, поправляя съехавший на бок галстук.

— Меня, брат, буря морская не одолеет.

— Я тоже видывал бури…

— А со мной все же не борись! — предупредил Бирюк.

— Запомним.

— Это уж твое дело: забыть или помнить.

— А ты умеешь забывать? — покосился на него Павел. — Или обиду на меня в сердце держишь, за пазухой камень хоронишь?

— Ты про что это? — захлопал глазами Бирюк.

— Про батьку твоего… Я ж в ерике рыбную коптильню обнаружил… Выступал на суде против твоего да заодно и своего старика…

— Батька десять лет в ссылке выдержал. И помер, — угрюмо сказал Бирюк.

— А мой?..

— Не знаю. Ежели жив, скоро домой вернется, — Бирюк так засопел, что ходуном заходила его широкая грудь. Он поднял на Павла тяжелый взгляд. — Ты про это самое не поминай… — сказал он с раздражением. — Старую рану не тревожь… Слышишь? А то не погляжу на то, что ты гость… Возьму вот так, — Бирюк поднял руки со скрюченными пальцами, — и душу из тебя выдавлю… как пузырь из рыбешки…

Наступила тягостная пауза. На оконце судорожно билась в невидимых нитях паутины и нудно жужжала муха.

— Проклятая тварь… — не выдержал Бирюк, повернулся к окну, с размаху шлепнул ладонью, и стекло со звоном вылетело во двор.

Опять воцарилась тишина. Бирюк и Павел сидели друг против друга, по-волчьи сверкая глазами. Казалось, вот-вот схватятся. Но Бирюк взял кружку, поднялся и пошатываясь вышел в прихожую. Утолив жажду, он вновь зачерпнул полную кружку холодной воды, принес Павлу.

— Пей.

— Благодарствую…

— Вот, значит, — опять заговорил Бирюк, — я своей головой кумекаю так: у наших отцов была своя жизнь, а мы должны жить по-своему. И нечего про старое поминать.

— По-новому захотел жить, по-советски? — осклабился Павел, пьяное лицо его исказилось. — Ты не комсомолец ли часом?

— Я комсомол десятой дорогой обхожу.

— Это почему же? — насторожился Павел.

— А кому интересно болтаться на перекладине в петле? Хорошо, если хоть веревку намылят…

— На какой перекладине? Что ты спьяну городишь?

— Брось, Павел Тимофеевич, дурачка из себя строить, — погрозил ему пальцем Бирюк. — Как будто газет не читаешь, не знаешь, что Гитлер всю Европу на колени поставил… Англию бомбит… Норвегию с воздуха заграбастал… На Индию нацелился… А дорога в Индию через Россию лежит… Вот и потребуются перекладинки… веревочки… мыльце… — подмигнул он.

Павел расхохотался.

— И хитрый же ты, чертяка! Башка у тебя варит…

— Башкой не обижен… А ты мне раны растравляешь. Дружить нам надо.

— Дело говоришь, — согласился Павел и вытащил из бокового кармана пиджака объемистую пачку денег.

«С деньгой, аспид… Богатеем стал…» — отметил про себя Бирюк, пожирая глазами банкноты.

Павел небрежно бросил на стол две полусотни, сказал:

— Давай обмоем нашу дружбу. Неси водки. А до завтра вполне можно выспаться.

Бирюк левой рукой сгреб со стола деньги, правую протянул Павлу:

— На дружбу…

Самолет кружил над морем. Он ложился курсом то на восток, то на запад, то на северо-восток, то на юго-запад. Летчик часто посматривал вниз, поворачивая голову то влево, то вправо, зорко вглядывался в зеленовато-фиолетовую поверхность моря. Заметив темные пятна — скопление косяков рыбы, летчик радировал:

— Я — «Чайка!» Я — «Чайка!» «Всем, всем, всем!..»

Но самого себя летчик не слышал.

«Что за чертовщина?» — с досадой подумал он и продолжал радировать:

— «Всем судам! Всем судам! Принимайте координаты! Принимайте координаты!..»

Никто, однако, не откликался, потому что слова летчика не попадали в эфир.

«Неужели ларингофоны испортились?..»

Летчик развернул самолет, снизился и несколько раз прошел над бороздившими море моторными судами. Рыбаки замахали шляпами, закричали, хотя и знали, что летчик не услышит их: