Лидия Вакуловская - И снятся белые снега…

Его кумиром был старший брат Андрей, знаменитость города, лучший нападающий молодежной команды «Пёрышки», игравшей ничуть не хуже взрослой «Аэлиты». Он бегал хвостиком за Андреем, почитал за честь проходить с ним в раздевалку, неся его футбольные доспехи, и всегда крутился возле брата и его многочисленных дружков. Правда, Андрей частенько прогонял его, даже давал «щелобанов» за навязчивость, но тогда за него вступался первый друг Андрея — Баян, и все кончалось миром. Детдомовец Витя Баянов, вратарь «Пёрышек», жил у них два года, опекаемый Ниной, потом отец устроил его на рабфак. Андрей первым выпорхнул из родительского гнезда — уехал с Баяном строить Комсомольск-на-Амуре. Они встретились, когда Леонид Владимирович был на третьем курсе института. Приехав из Москвы на каникулы, он застал дома Андрея и не узнал его: голенастый, вихрастый паренек превратился в хмуроватого, кряжистого мужчину. Андрей был недоволен собой. «Молодец, Ленчик, что махнул в вуз, — говорил он ему. — А меня вот футбол подвел: поклоннички голову вскружили. Институт уже не потяну, а техникум, пожалуй, одолею».

Это было за три года до войны. А вскоре после победы Леонид Владимирович получил телеграмму: «Жив, здоров. Прибыл домой. Отвоевался легко. Всего-то и потери — правая рука. Срочно приезжай, Андрей». Он не поехал: там, в его родном городе, у Нины жила Оля с сыном, а здесь уже была Лиза. Он даже не ответил на телеграмму. И не ответил на письмо, пришедшее вслед за телеграммой.

Да-а-а…

«Я подлец, я должен был поехать, — казнился теперь Леонид Владимирович. — Если бы я поехал, все обернулось бы иначе…»

Он представил, как через какую-то неделю он заявится в Донбасс. Не раз он мысленно видел и вокзал, и толпу на перроне, и шагающего ему навстречу Андрея. Андрей виделся ему все таким же — высокий, плотный, смуглый, похожий лицом на Нину и… с пустым рукавом пиджака. Видел, как они обнимаются, выходят на знакомую привокзальную площадь, садятся в такси и говорят, говорят, перебивая друг друга, что-то вспоминают, рассказывают о себе. Ведь и он, Леонид Владимирович, ничего толком не знает об Андрее. Что-то зацепилось в памяти (то ли младший брат Антон говорил, то ли Нина когда-то писала), — будто Андрей был на целине, будто женился, будто развелся, будто вернулся в Донбасс…

«А вдруг он снова куда-нибудь подался?» — усомнился Леонид Владимирович, помня непоседливый характер старшего брата. Но почему-то все же решил, что Андрей там, дома, в их родном городе. О сестрах, Зое и Наташе, он старался не думать, потому что почти не помнил их и совершенно не мог представить, как выглядят теперь его сестры, если обоим уже за пятьдесят.

Да-а-а…

Еще тогда, десять лет назад, когда он сделал первую попытку уйти от Лиды, он мучительно думал об Оле. В их женитьбе и в короткой, длившейся всего один год совместной жизни было много легкомысленного, взбалмошного, но были и какая-то особая чистота, и прелесть. С годами в памяти Леонида Владимировича все чаще и ярче высвечивался тот кусочек далекой давности, и его охватывало тоскливое чувство непоправимой утраты. Стараясь заглушить в душе эту горечь, он принимался убеждать себя, что все у них с Олей было несерьезно. Разве это серьезно — оторваться от ребят, вываливших шумной гурьбой с выпускного институтского вечера на полуночную улицу, и очутиться вдвоем с Олей, за которой он прежде даже не ухаживал, в ночном Измайловском парке? Опьяненный шампанским, теплым дыханием ночи, дипломом в кармане, поцелуями, он клялся Оле в вечной любви и, как рыцарь из допотопных романов, став на колени, просил ее руки и сердца, не переставая твердить, что завтра же откажется от назначения в Севастополь и не отпустит ее одну на Дальний Восток.

В те дни на них обоих нашло затмение, какой-то шальной угар вскружил им головы. Они бежали в загс и умоляли расписать их в ту же минуту, неслись в деканат объявить, что женились и должны работать вместе, толкались у касс за билетами, штурмовали вагон, дабы захватить багажные полки, бросали «на счастье» в Байкал гривенники, не спали всю ночь, карауля какую-то станцию, где продавался знаменитый байкальский омуль, покупали его в темноте у горластой тетки, съедали, забравшись к себе на верхотуру, а утром, обнаружив в остатках рыбы хорошеньких, упитанных червей, бездумно хохотали, называя себя дурачьем. Разве это серьезно — сойти с поезда в незнакомом городе, купить на последние деньги у проныры-торговца высушенный лангуст, приклеенный хвостом и клешнями к куску потрескавшейся фанеры, и заявиться с этим уродливым сувениром к директору рыбзавода на предмет вступления в инженерные должности? А это разве серьезно — вскочить среди ночи с постели и сказать, что она ни за что не будет здесь рожать, а поедет рожать к его родным, потому что ей приснилась его мать, бывшая княжна Нина, очень похожая на царицу Тамару, и шептала ей, чтоб непременно ехала?..

Да-а-а…

Но как ни убеждал он себя в том, что все это было несерьезно, сердцем он тянулся к той ушедшей давности, к той легкомысленной неустроенности, которую разумом пытался осудить. И вот нынче он думал, что когда вернется к старикам, то от них съездит и к Оле. Теперь ему казалось, что Оля была безумно красива: круглое лицо с чуть приподнятыми скулами, точеный носик, светлые волосы и крупная, как у индусок, родинка меж бровями. И всегда Оля представала перед ним в ситцевом голубеньком платье в белый горошек, с белым воротником. Это платье, не считая юбки и кофточки, было ее единственным нарядом, и он помнил, как она радовалась, когда, начав работать технологом, получила белый халат-спецовку. В халате, сберегая платье, она щеголяла на работе и дома, то есть в полутемной деревянной пристройке, лепившейся к заводской проходной, в той самой пристройке, которую вскоре после Олиного отъезда снесли, отчего ему пришлось перебраться на частную квартиру, не подозревая, что там его ждет, как сказала бы гадалка, перемена судьбы.

Сына же своего, Володю, названного Олей, вероятно, в честь деда, Владимира Владимировича Сапожкова, он никогда не видел. Сыну шел уже тридцать пятый год, он работал хирургом в Новосибирске, имел жену и детей, а Оля стала директором какого-то завода в Бердянске. Все это он знал из старых писем матери, которые приходили ему на работу и которые он держал в служебном столе, пока перед отъездом за границу не порвал. В своей заграничной жизни он не получал писем от родственников, как и сам не писал им. Приходили письма от «божьей старушки» (так он мысленно окрестил хроменькую тещу) и прочих знакомых жены. Но эти письма его не интересовали.

Да-а-а…

Но прежде всего Леониду Владимировичу предстояло встретиться с младшим братом Антоном, который жил в том же городе, куда держал курс дряхленький, поскрипывавший на волнах «пассажир».