Варткес Тевекелян - За Москвою-рекой. Книга 1

Однажды в одном из домов задымил чердак. Мишка не задумываясь бросился туда, не найдя щипцов, схватил горящую «зажигалку» брезентовой рукавицей и бросил в бочку с водой, причем сильно обжег пальцы. Затоптав огонь, он спустился как ни в чем не бывало. Девушки из санитарного отряда предложили ему сделать перевязку. Мишка Гвоздь небрежно бросил: «Ерунда», — подул на пальцы и зашагал дальше.

Как-то ночью, во время очередного дежурства, Мишка спросил у Сергея:

— Хочешь пострелять из настоящего пистолета?

— Спрашиваешь! — ответил тот.

Мишка молча вытащил из-за пазухи немецкий парабеллум и протянул приятелю.

— Вот здорово! Откуда взял? — У Сергея загорелись глаза. — Дашь пострелять?

— Патронов маловато. — Мишка сплюнул сквозь зубы. — Да уж ладно, дам, ты ведь свой… Патронов еще достану.

По окончании воздушной тревоги он повел Сергея в глубокий, сырой подвал под старым домом, поставил к стене лист фанеры с черным кружочком посредине, отошел шагов на двадцать, долго прицеливался при тусклом свете электрической лампочки и наконец выстрелил. Запахло пороховым дымом. Мишка побежал к мишени.

— Эх черт, опять не попал в середку! На, попробуй! — Передавая пистолет Сергею, он делал наставления: — Держи крепко — сильно бьет, — курок спускай плавно.

Сергей выстрелил. Посыпались осколки кирпича; Он тоже не попал в кружок.

— Ничего, научишься! С первого раза попасть в цель никому не удается. — Мишка спрятал пистолет за пазуху, достал кисет с табаком, свернул козью ножку и протянул кисет Сергею. — Закуривай.

— Я… я не курю, — смутился тот.

— Привыкай. Солдату на фронте без курева никак нельзя. Вот я скоро пойду на фронт, обязательно попрошусь в разведку.

Сергей кое-как свернул цигарку, зажег, затянулся дымом. Закружилась голова, затошнило, но он старался не показывать, что ему плохо.

— Сейчас водочки бы! — сказал Мишка. — Тяпнули бы мы с тобой по норме — и порядок!

— А какая… норма?

— Сто грамм на брата.

— Семнадцатый талон я еще не отоваривал, по нему сегодня в нашем ОРСе давали водку, — нерешительно сказал Сергей.

— Врешь?

— Зачем мне врать?

— Чудак ты, Сережка, погляжу я на тебя! Что ж раньше не говорил? Ладно, лучше поздно, чем никогда, как сказал один старик, хороня жену… Притащи завтра же семнадцатый талон, уж мы с тобой сообразим!..

Особенно тяжело было зимой. Снег еще не выпал, а морозы крепчали с каждым днем. Дома ни полена дров, спали в нетопленой комнате, укрываясь чем только можно было. От холода у Сергея потрескались руки. Хворост, собранный им в парке, берегли для приготовления пищи. Сергея несколько раз подмывало срубить на топливо сирень, растущую под окном, но рука не подымалась. Он помнил, с какой любовью отец выращивал каждое дерево, каждый куст в саду. Вернется отец и скажет: «Эх, Сережка, не сберег ты сирень…»

Немцы стояли под Москвой. На окраинах города возводили укрепления, огневые точки, противотанковые заграждения. Сергей твердо знал, что фашистам не бывать в Москве, но по утрам, слушая сводку Совинформбюро, он не находил себе места, от боли и обиды слезы навертывались на глаза.

Отец писал редко и скупо, всего несколько слов: «Жив, здоров, воюем понемногу. Обо мне не тревожьтесь, берегите себя. Обнимаю и целую». Вот и все. Потом он прислал матери аттестат, и им стало чуточку легче.

Что было дальше? Сергей задумался и перевернул еще несколько страниц.

«7 февраля 1942 года

Опять нескладно получилось!.. Хотел сделать лучше, а вышло наоборот. Туфли у мамы развалились. По секрету от нее продал велосипед и купил ей туфли, — они хоть и не очень красивые, но зато крепкие, долго носиться будут.

После покупки туфель осталось немного денег. Мишка предложил пропить их. Правду сказать, мне совсем не хотелось пить, но отказать ему было неловко. Недавно он подарил мне автоматическую зажигалку, обещал достать пистолет. Ему можно верить. Гвоздь, если захочет, все может сделать. К тому же, он через два месяца уезжает на фронт. Его уже поставили на учет в военкомате. Жаль было огорчать маму — она очень сердится, когда я выпиваю…

Осенью, когда мы с Мишкой выпили водку, купленную по семнадцатому талону, я пришел домой пьяный. Гвоздь выдул почти всю бутылку — и ничего. Я выпил всего полстакана и совсем ошалел. Мама так рассердилась и на следующий день наговорила таких слов, что мне их никогда не забыть. «Только этого не хватало, чтобы ты стал босяком и пьяницей. Кругом горе, слезы, а сын Трофима Назаровича по целым дням баклуши бьет, с пьяной компанией водится. Постыдился бы. Смотри, напишу отцу про все твои подвиги». Я обещал больше не пить и вести себя хорошо, но слова не сдержал. Хоть пьяным домой не приходил, все же раза два выпил. Мама все равно узнала, у нее удивительный нюх, запах водки чует на расстоянии. Это еще ничего. Я такое натворил, что при одном воспоминании готов провалиться сквозь землю. Я продал наши продовольственные карточки и обманул маму — сказал, что потерял их. К моему удивлению, на этот раз она не бранила меня, только горько заплакала. Лучше бы уж ругала.

Пока я раздумывал обо всем этом, толкаясь по базару, Мишка Гвоздь шел рядом и бубнил: «Ну, о чем думаешь? Философ какой! Денег жалко стало, да? А еще корешом называется». Пришлось уступить. Купили мы бутылку самогона и отправились к Семену, товарищу Мишки.

Вонючая самогонка сразу ударила мне в голову, я захмелел и, как очутился дома, не помню.

На следующее утро, лежа у себя на кровати с головной болью, я слышал, как за ширмой мать рассказывала мастеру Степанову, близкому другу папы, про мои художества.

«Что поделаешь, без отца растет парень. Его нужно устроить на фабрику, начнет работать — образумится. Ты особенно не огорчайся, Аграфена, и Трофиму не пиши, не расстраивай его, он и так в пекле находится. Поверь мне, все наладится. Я Сережку знаю, он толковый малый, поймет!»

Так сказал мастер Степанов, и от его слов мне стало все-таки легче…

Без карточек пришлось туго. Мама меняла на хлеб и крупу все, что можно было поменять из одежды. Но все равно не хватало, и мы ложились спать голодными. Я заметил, что она старается меньше есть, чтобы больше оставалось мне. Вот тогда-то я понял, что значит мать. И дал себе слово никогда больше не огорчать, не обманывать ее.

25 апреля 1942 года

Степанов устроил меня на фабрику. Пока работаю учеником красильщика, вернее — развожу красители и выполняю мелкие поручения. Хочу учиться на помощника мастера, чтобы заменить папу. После работы хожу на курсы. С Мишкой больше не встречаюсь.

23 марта 1943 года

Давно не писал — некогда было. Но сегодня не могу не писать. Большая радость: в Сталинграде наши здорово бьют фашистов. Мне кажется, что папа тоже там. Он пишет очень редко, — вот уже больше месяца, как от него нет писем…