Виталий Закруткин - Плавучая станица

— Я скажу, — пообещала Груня, — но он и без этого работает. Молодежь собрал вокруг себя, сейчас мы рыбоводный пункт открываем в колхозе, спасение рыбной молоди планируем…

— Вот, вот. Это хорошо. У нас в рыбном хозяйстве непочатый край работы, лишь бы желание и умение были…

Все три полученных в городе аппарата были аккуратно упакованы в ящики и отправлены Груней на пристань. Пароход «Молотов» уже стоял у причала, но посадки еще не было. Среди сновавших на пристани людей Груня заметила Степана Худякова. Одетый в брезентовую робу, Степан сидел на вещевом мешке у чугунной изгороди. Увидев Груню, он издали поздоровался с ней и крикнул:

— Вместе едем?

— А ты куда? — спросила Груня.

— В Голубовскую. За солью в город посылали.

— Я тоже в Голубовскую.

Они устроились на нижней палубе, плотно затянутой тугим брезентом. Пароход отошел в сумерках. Слева замелькали частые огни города, справа лиловой полосой потянулись густые, ровно подстриженные рощи.

— Не замерзнешь? — спросил Степан.

— Нет, Степа, у меня ватная стеганка, да и ночи уже теплеть стали.

Груня села поближе к Степану, и он с грубоватой нежностью закутал девушку своим матросским бушлатом.

— Так будет лучше, товарищ рыбовод.

До войны Степан Худяков служил на одном из черноморских крейсеров, потом оказался в бригаде морской пехоты, с которой прошел все военные дороги. Молчаливый, даже мрачноватый, он на всю жизнь полюбил друзей-матросов и очень горевал, когда его после тяжелого ранения в грудь демобилизовали из флота. Вернувшись в станицу, он не расставался с матросской тельняшкой, по праздникам надевал черный парадный бушлат, бескозырку с полосатыми гвардейскими лентами и, взяв баян, ходил по улицам, играл песни о моряках.

Не успел пароход отойти от пристани и миновать залитый водою Зеленый остров, как Степан спросил, покосившись на Груню:

— Может, сыграть?

— Сыграй, Степа, — попросила Груня.

Степан расстегнул защитный чехол, вынул баян, с деланным равнодушием накинул на плечо ремень и лениво тронул сверкающие белой костью и перламутром клавиши. Тихонько подпевая, он заиграл старую песню о широком море, об умирающем кочегаре. Но на мотив старой, всем знакомой песни кто-то сложил новую — о герое матросе, оборонявшем от врага родное море. Задумчиво перебирая клавиши, Степан запел вполголоса.

Вокруг него стали собираться пассажиры: они вставали со своих узлов и чемоданов, подвигались поближе к сидевшему в темноте певцу и, вздыхая, слушали хватающую за душу песню. А Степан пел о смерти отважного матроса, о его храбрых друзьях, мстящих за гибель героя:

Прижавшись к стене, Груня слушала песню, и перед ее глазами вдруг как живое возникло все, о чем пел Степан: она увидела широкое синее море, повитый дымом скалистый берег, смертельно раненного матроса, который, выплюнув песок и кровь, зубами взводит последнюю гранату. Закрыв глаза, Груня думала об этом неизвестном человеке, о его предсмертных мыслях, о прекрасной жизни-мечте, которую он защищал на горячей каменистой земле, побитой и посеченной вражескими бомбами, пахнущей гарью, но бесконечно милой и дорогой. И, думая это, Груня всем сердцем поняла, что ее жизнь и труд, так же как жизнь и труд Степана, Василия Зубова, Тоси — всех, кого она знала, — это живая частица человеческой мечты, за которую принял смертные муки погибший на пустынном берегу неизвестный герой-матрос.

— Такие-то у нас были люди, Грунюшка, — сказал Степан, помолчав. — Гордые, красивые люди… Они меня жить научили…

Над левобережной рощей поднималась большая луна. За бортом парохода шумно бурлила тронутая золотой рябью вода. Медленно расходились по местам привлеченные песней пассажиры. Внизу, в приоткрытом люке, видна была мерной грохочущая, пышущая жаром машина.

Они проговорили далеко за полночь. Не утерпев, Груня рассказала Степану о рыбоводном пункте, об аппаратах, которые стояли рядом в фанерных ящиках, о широких планах спасения рыбной молоди.

— Это здорово! — качнул головой Степан. — Я уважаю настоящую работу. Без работы скучно жить на свете. — Он тронул Груню за руку и сказал тоном заговорщика: — Знаешь что? Давай откроем ящики и поглядим эти твои аппараты! Я ж их отродясь не видал. Очень мне хочется понять, как это живую рыбу из икры выводят.

— Нет, Степа, нельзя! — испугалась Груня. — Тут все обложено стружками, увязано. В станице посмотришь…

На Голубовской пристани Груню встретили Иван Никанорович, Зубов, Тося с подругами. Пока возчик из рыбколхоза вез ящики к сияющему чистотой амбару, Зубов, взяв Груню за локоть, спросил:

— Какой системы аппараты?

— Я не рассмотрела, Вася, — смутилась Груня, — некогда было смотреть: их без меня упаковали.

— Ладно, я осмотрю сам, а в субботу сделаем первую закладку. Для начала возьмем сазана.

Боязливо прижавшись к Василию, Груня прошептала:

— Выйдет, Вася?

— Выйдет.

— Там один аппарат неисправный.

— Ничего, исправим…

Зубов провозился с аппаратами двое суток. Возбужденный, сердитый, он с утра до ночи работал в амбаре, устанавливая на деревянных стеллажах разнотипные аппараты. Толпа почтительно молчавших девчат наблюдала за установкой. Раз по пять в день в амбар забегал Степан. Заходил и Мосолов. Он рассмотрел аппараты, поговорил с Зубовым и сказал:

— Если чего надо, присылай девчат…

Василию помогала Груня. Она вырезала ножницами кожаные прокладки, кипятила смолу, проверяла термометры.

В пятницу вечером работа была закончена. В тесном амбарчике, поблескивая стеклом и металлом, стояли только что установленные аппараты. Два из них представляли собою похожие на опрокинутые бутылки стеклянные сосуды, плотно вставленные в полую чугунную подставку с краном; третий хотя и несколько отличался по конструкции от первых двух, но был построен по такому же принципу: беспрерывно поступающая в сосуд вода своим напором должна была поддерживать заложенную в сосуд икру в состоянии постоянного вращения.

В последний раз осмотрев аппараты, Зубов пошел к Мосолову и попросил его сделать утром контрольное притонение на Таловой.

— Мне нужно отобрать сотню хороших лещей и сазанов, — сказал он. — На пункте все готово, остановка только за рыбой.

— Ладно, — кивнул Мосолов. — Сегодня с низовьев приехал Пимен Гаврилович, мы попросим его засыпать невод.

Василий забеспокоился:

— Боюсь, что ваш Пимен Гаврилыч начнет артачиться. «Не успел, скажет, приехать в станицу, а вы меня на тоню посылаете…»

Однако Талалаев, прочитав записку председателя колхоза, тотчас же согласился засыпать невод на Таловой тоне и только спросил у посыльного: