Александр Жуков - Высоко в небе лебеди

— Ты теперь нам не очень-то и нужен! — с легкой насмешкой говорила Лида мужу.

А он, еще не оправившийся от несчастья, еще не свыкшийся с тем, что матери больше нет, но, главное, с тем, что он ее так ничем особенным и не порадовал, и это было так несправедливо, так противоречило всем его мыслям и чувствам, что он уже проникся ненавистью к себе, но еще не переступил ту грань, когда свыкаются с этим грузом и, подведя черту, записывают себя в неудачники.

После всех мытарств Виктор пошел к Игорю Добрынину; тот заведовал сектором социологии в научно-исследовательском институте; Игорь пристроил его лаборантом.

— Дед, если потянешь, место освободится, тебя сразу на другую ставку перекинут. Я тоже с лаборанта начинал, — обнадеживающе заверил Добрынин, — правда, мне баскет помогает. Я до сих пор играю. Это, дед, как на спорт ни ополчаются, он тоже зачитывается. И пусть, дед, тебя не смущает, что ты — один из лучших студентов курса — будешь ходить в лаборантах у меня, заядлого троечника. Просто я пошел по этой лесенке чуточку раньше.

— Знаешь, Добрыня, меня сейчас трудно удивить, — глухо сказал Виктор.

— Ты устал? Отдохнешь, осмотришься и двинешь в гору! — засмеялся Игорь, уже отвыкший от институтского прозвища. — Кстати, наша Леля не замужем. Она слишком умна для этого. Мы с ней друзья. Иногда спим вместе… — Добрынин долгим пристальным взглядом прошелся по лицу Виктора, но не увидел той реакции, какой бы ему хотелось (тот пропустил его слова мимо ушей), и разочарованно заметил:

— Она здесь бывает. Заходит поболтать… Посмотришь, совсем другой стала. По-моему, в ней что-то надломилось после тебя.

— У меня с ней ничего не было.

— Может, у нее к тебе что-то было.

— У кого этого не было!.. — с каким-то странным звуком, похожим на всхлип, хихикнул Виктор и, не заметив насмешливой улыбки Игоря, задумчиво добавил: — Я не первый раз слышу, что приношу несчастья. Мне и жена постоянно напоминает об этом. Но все это происходит как-то помимо меня, — он нервно побарабанил пальцами по крышке стола и тихо спросил: — Ты доволен собой?

— Как тебе сказать?.. — кокетничая, Игорь покачался на стуле, — пока — да. Но через год я буду претендовать на место заместителя заведующего лабораторией и буду недоволен собой, пока не добьюсь его. Кстати, ты лучше поймешь меня, когда познакомишься с обитателями нашего института. Мой шеф — абсолютный дуб. Поднаторел в устраивании служебных отношений. Но я так думаю, что выбью его. Тогда, дед, мой пост займет другой, а ты встанешь на его место. Что?.. нагнал на тебя тоску?

— Слушай, Добрыня, я тебя не узнаю, ты в институте букой был, — вспомнил Виктор и как-то по-иному увидел Игоря, одетого в модный кримпленовый костюм; волосы у Добрынина были длинные, но в меру, он даже улыбался как-то подчеркнуто открыто, как на рекламной фотографии.

— Как ты изменился, Добрыня!

— Все мы меняемся. Нельзя в одну реки войти дважды. Кстати, Леля у тебя отболела?

— Не знаю. Мне все эти годы было не до таких тонкостей, — печально усмехнулся Виктор.

— Ладно. Что мы все с тобой о болячках да о болячках, давай-ка лучше я введу тебя в жизнь нашей лаборатории, дам тебе се социально-психологический портрет, чтобы ты сразу мог прогнозировать: от кого какую бяку ожидать…

Работа лаборанта сначала показалась Виктору пустяшной, да такой она и была; неприятно раздражало одно: по образованию и по развитию он был не только равен своим начальникам, но и превосходил их, но должен был выполнять мелкие, а порой и глупые поручения, и самая его большая ошибка была в том, что он частенько давал им почувствовать свое внутреннее превосходство. Они исподволь, а иногда, пользуясь своим положением, открыто сводили счеты. Если требовалось разгрузить машину или перенести столы из одной лаборатории в другую, то на весь коридор кто-нибудь кричал:

— Где там лаборант? Ящики таскать некому!

Виктор натягивал старые брюки, брал брезентовые рукавицы и шел во двор разгружать машину. В эти минуты он искренне завидовал Кирзухину и, как ему казалось, понимал его не только умом, но и сердцем. Они познакомились весной. В обед Светлана Васильевна торжественно сообщила:

— Кирзухин письмецо прислал. Скоро в гости прибудет!

Виктору показалось странным, что этот шабашник, в его представлении человек, одержимый неимоверной страстью к деньгам, пишет кому-то письма.

— Между прочим, Кирзухин не только работает за десятерых, он еще и поэт. — Светлана Васильевна достала из кармана фартука листок бумаги и, найдя нужное место, прочла:

— «Милая Света, дошел в тоске по тебе до точки. Все есть, а тебя нет. Все бросаю и еду…» Вот так-то, Виктор Павлыч, мой Кирзухин пишет. Тут любая растает!

Кирзухин приехал поздно ночью. Утром вместо краснощекого здоровяка Виктор увидел на кухне поджарого мужчину лет сорока пяти. Он сидел за столом в белой рубашке, широко распахнутой на груди и, мизинцем придерживая ложечку с витой ручкой, неспешно потягивал чай из тонкого стакана. Кирзухин с интересом посмотрел на Виктора и тихо предложил:

— Прошу к столу.

— Извините, но у меня что-то горло болит.

— Чайку для настроения не помешает.

— Это можно, — осторожно согласился Виктор и присел.

Кирзухин достал из шкафа чашку и подвинул ее Виктору.

— Наливайте сами, как душе угодно. А вот горло надо лечить, надо.

— У меня с детства такое, вот и дочери передалось.

— С таким горлом чуть пошибче крикнешь, голос садится. Выходит, что его во всей красе никто не слышит, да это еще полбеды, а сам-то свой голос не знаешь, и все шепчешь или под нос бормочешь… Света говорила, что вы учительствуете. Трудновато, поди? — он, потирая длинными тонкими пальцами морщинистую щеку, задумался. — Нынче никто не любит, чтобы его учили. Вот я в ваших глазах, поди, дремучий мужик. Шабашник. А я вам начистоту скажу: вам отдельный угол нужен? Нужен. Одежонка?.. Нужна. — Кирзухин стал загибать пальцы, пока не стиснул кулак. — Пока у вас всего этого нету, вы как эти пять пальцев согнуты, распрямиться хотите, а не можете. Не подумайте, что обидеть вас хочу или самолюбие пощекотать, у меня и в мыслях этого нету. Просто приучаю себя видеть жизнь такой, какая она есть.

— Понимаю, о чем вы… Но, знаете, себя не переделаешь, — уклончиво ответил Виктор; заранее возникшее чувство неприязни к Кирзухину почему-то не напоминало о себе, и он, уже вымучивая из себя раздражение, добавил: — Как говорится, не хлебом единым!

— Красиво сказано и верно. Но Лев Николаевич, этот великий мудрец, любил повторять: «Стал сыт, познал и стыд». Я ему больше верю.

— Знаете, мировоззрение Толстого очень противоречиво, — уже осторожнее заметил Виктор, исподволь осматривая Кирзухина; было в нем, в его неторопких, основательных движениях что-то завораживающее; говорил он с чувством невыпячиваемого достоинства, словно каждая фраза, каждое слово были им десятки раз обдуманы и выверены.