Александр Жуков - Высоко в небе лебеди

— Да куда уж нам, по санаториям не разъезжаем.

Анисенко хотел было осадить жену, да сдержался; невольно заглянул в зеркало, висевшее рядом с вешалкой, и горько усмехнулся — клочками торчали седые волосы; как он их в молодости ни мочил, ни приглаживал по нескольку раз на день, они не покорились; немного навыкате, крупные серые глаза; две мясистые морщины над бровями; — ему можно было дать и пятьдесят лет и шестьдесят, но Анисенко недавно перевалило за сорок пять, из них он двадцать два года проработал слесарем в инструментальном цехе оружейного завода.

— Анисенко, ты чего у двери топчешься, уснул, что ли?

— Куда спешить-то, дома уже, — Анисенко снова посмотрел на пальто. «Вдруг Володька за мелочью по карманам полезет», — он вытащил письмо и спрятал в карман брюк.

— Выпил, что ль? Ну, иди, иди, я сегодня добрая. Женька мне индийский мохеровый шарф за тридцать пять рублей достала. Иди, я тебе стопочку налью.

— Ишь ты, индийский, и цена-то у него… — Анисенко вошел на кухню; жена оторвалась от плиты и кинула ему в руки что-то красное, пушистое. Анисенко неловко помял невесомый шарф.

— Пожарный какой-то, другого цвета, что ли, не было?

— Много ты, Анисенко, в этом понимаешь. Я у тебя черноглазая и в годках, меня такой шарф молодить будет, — Наталья выхватила его из рук мужа, повязала на голову, подоткнула свесившиеся на лоб волосы и, пригнувшись, посмотрела в круглый бок самовара, стоявшего на холодильнике.

— На меня, между прочим, еще оглядываются.

— А за мной до самого дома следом идут.

— Какой ты, Анисенко, скучный. Все уколоть норовишь, нет бы вместе с женой покупке порадовался. И что на меня тогда затмение какое-то нашло, — не снимая шарфа, Наталья, гибкая, юркая, распахнула холодильник и достала бутылку, — полгода с тобой ходила и не знала, как зовут. Все — Анисенко да Анисенко. Даже дружок твой закадычный, помнишь, зубастый такой, на сборке работал, так он даже испугался, когда я у него спросила, как тебя зовут. Ошалело посмотрел на меня и промямлил: «Андреем, кацца…» Так ты для меня Анисенко и остался, — она со стуком поставила стопку на стол, наполнила ее до краев, — а ведь уже и пенсия не за горами.

— За пенсию пить не буду, — оттопыренным мизинцем Анисенко отодвинул стопку.

Наталья хохотнула, достала из белого шкафчика зеленую рюмку.

— Ой, Анисенко, черт чудной, пенсия, можно сказать, самое счастливое время: спи до обеда, гуляй до вечера — слова никто не скажет. И каждый месяц почтальон будет приносить тебе получку. Ну, не дури, Анисенко, выпей тогда за мою обновку, чтобы у тебя жена всегда была красивая.

Анисенко потянулся за стопкой и скорее почувствовал, чем услышал, как в кармане брюк тихо хрупнуло согнувшееся письмо; рука его замерла возле самой стопки.

— Ты чего, черт чудной, перебрал сегодня? — Наталья хотела заглянуть ему в глаза, но Анисенко отвернулся к стене.

— Стыдно! — Наталья опрокинула рюмку, а стопку мужа аккуратно слила в бутылку, — иди телевизор посмотри, нечего на кухне торчать.

Она стянула с головы шарф, мгновение полюбовалась им и повесила на самовар, чтобы все время был перед глазами.

Анисенко потянул воздух и обеспокоенно заметил:

— Горит чего-то.

— Это из-за тебя, чертушко, — Наталья метнулась к плите, распахнула духовку, прихватила фартуком сковородку и шваркнула ее на плиту. — Иди отсюда! — сердито притопнула она. — Вчера со второй смены за полночь приперся, я молоко в холодильник поставить забыла. Вовка в техникум, не позавтракавши, ушел.

— Мог бы и чаю попить, — нахмурился Анисенко.

— У него желудок больной.

— Лечиться надо, а не футбол гонять да по девкам бегать, — зная, что неправ, сухо обронил Анисенко и, поскольку разговор шел о еде, вспомнил, что голоден, отломил полбатона и тут же, сжимая его в кулаке, мягкий, душистый, не выдержал и жадно надкусил.

— Сам все кидком да броском и сына так приучил, через то и болеет.

— Это ты ему сладостями здоровье извела, — зная, что сейчас слово за слово, и он взорвется, наговорит жене грубостей, а она запустит ему вслед тарелку, как уже не раз случалось; они с неделю не будут разговаривать, а Володька, посмеиваясь, будет выпрашивать деньги то у одного, то у другого, и, как бы в пику друг другу, они станут совать ему трешки, пятерки, и каждый из своего угла смотреть телевизор.

— Значит, я во всем виновата? — Наталья вышла на середину кухни и подбоченилась.

Анисенко рукой скользнул по карману, в котором лежало письмо, и непрожеванный кусок белого хлеба застрял в горле; он поперхнулся и, тихий, какой-то виноватый, вышел из кухни, затылком чувствуя недоуменный взгляд жены.

«Ну, поздравила с праздником и поздравила, чего тут такого?» — Анисенко прилег на диван, вытащил жесткое письмо, повертел его, зачем-то посмотрел на свет, пальцем подцепил отклеившийся уголок и разорвал конверт; вытащил фотографию и несколько секунд внимательно всматривался в девушку с перекинутой через плечо косой, ее глаза лишь отдаленно напоминали глаза той, полноватой женщины с глуховатым, грудным голосом, поначалу раздражавшим его.

«Андрюша!

Тоскую, жду.

Из кухни донесся какой-то шум; Анисенко сунул фотографию в конверт и прислушался.

«Чего это она такое фото прислала?..» — он хотел было прилечь на подушку, но неожиданная догадка, похожая на озарение, оставила его. «Да ведь этим Лида хотела сказать, что будь она сейчас такая вот молодая и красивая, все равно бы…» — Анисенко разорвал конверт от края до края, но ничего, кроме фотографии, в нем не было.

«Правильно, все правильно!» — он вскочил и возбужденно прошелся по комнате, а потом плюхнулся на диван, заложил руки за голову и радостно засмеялся; то, что было запрятано в самый потаенный уголок памяти, сейчас, стоило прикрыть глаза, предстало перед ним в самых мельчайших подробностях.

Он приехал в санаторий в самом конце сентября, — так уж получилось, что в профкоме «горела» путевка; Анисенко последнюю неделю и дневал и ночевал в цехе, все доводил до ума пресс-форму; сделанная по самым точным инженерным расчетам, несколько раз выверенным и перепроверенным, она давала крупные заусенцы по кромке отверстия, в которое должен был входить хвостовик одного из валов, а то и вовсе обрывала края.

Ведущий конструктор уже махнул рукой: «Будем лить сплошняком, а отверстие на станке расточим». Анисенко понимал его и сочувствовал: были жесткие сроки, и тут прощалось все, только бы запустить новый блок в плановые сроки; и все же Анисенко так вот, сразу, не мог примириться с неудачей. «Неделя в запасе, помозгую, — сказал он ведущему конструктору, — а там запускай, как сумеешь». И тот, проработавший бок о бок с Анисенко не один год, знал, что отказы, запреты бесполезны — Анисенко от своей затеи не отступится, будет ставить токарям бутылки, чтобы «срочно точили особые приспособления», отложит всю работу в сторону, останется без премии, но выход найдет или, что бывало тоже нередко, поймет, что взялся за не разрешимую пока задачу; и тогда будет с месяц ходить сам не свой, взрываться по каждой мелочи; ведущий конструктор рассудил: пускай Анисенко отведет душу, помучается, помозгует, ведь он ищет решение интуитивно, а интуиция, этот пока еще загадочный инструмент познания, уже столько раз выводила инженерную науку из тупика, что с ней приходится считаться.