Борис Лапин - Подвиг

Одевшись, я вышел на спардек. Палуба была пуста. В начинающемся рассвете я увидел черное холодное море, покрытое мрачными ползучими тенями. Льдин не было нигде. За ночь они отошли, и шхуна бесшумно и ровно подвигалась на восток. Этот курс «Нанук» взял со вчерашнего дня, когда льды вокруг нас рассеялись. Кнудсен рассчитывал обойти их с севера, вернувшись сначала немного назад. Но теперь море было свободно, а шхуна почему-то не шла на север.

Кнудсен вышел из штурманской рубки, крутя в руках свою черную, никогда не потухающую трубку. Он остановился рядом со мной, беспокойно и пристально поглядев на горизонт. Затем он перешел на правый борт и стал внимательно присматриваться к неустанному перебеганию мыльных гребней на поверхности воды. Я последовал за ним.

— Отчего мы не идем в Колыму? Нам повезло. Море совершенно чистое.

Он угрюмо прикрыл глаза рукой.

— Вы видите эти гребни? Мы называем их «белые лошади». Они предсказывают сильный шторм, который идет из Берингова моря. Всмотритесь — в волнах качается плавучий лес, принесенный с юга. За ночь переменилось течение и отнесло льды к полюсу. Сейчас все море по пути в Колыму забито ими.

Я взял бинокль. Действительно, в воде можно было различить какие-то движущиеся пятна, то появлявшиеся, то исчезавшие, как мертвые рыбы. Это были бревна, ветви, обломки деревьев, плывущие по волнам из дальних морей. Они неслись, подгоняя друг друга, как странная плавучая армия, ударяясь об обшивку шхуны и уходя на север.

К вечеру зыбь усилилась, и шхуну стало мотать из стороны в сторону, качать, подбрасывать. Иногда волнение прекращалось и наступала полная тишина, провал. Я никогда не испытывал такой, если можно сказать, бессистемной качки. В полночь задул ветер. Он обрушился на нас внезапно и тяжело, как гиря, и потом не прекращался в течение двух дней. Вокруг был скрежет и вой. Я лежал пластом в каюте, потеряв сразу ощущение тяжести и ударяясь о стены и потолок. Десятки, сотни раз казалось, что шхуна опрокидывается и всему наступит конец. Сознание сдавливал страх и назойливое представление — холодная вода, спокойствие, нет качки, ключом ко дну… Но затем наступала томительная передышка, от которой все обрывалось внутри и замирало сердце. Шхуну отбрасывало назад.

…Кнудсен зовет меня пойти принять холодный душ и переодеться. Это должно меня освежить. Вечером предполагается устроить грандиозный гала-концерт. Сам Кнудсен будет играть иа флейте и исполнять норвежские песни…

В воскресенье 22-го мы прошли Берингов пролив, держась левее скалистого и обрывистого острова Амаклик — по карте Малого Диомида. Здесь американцы построили поместительную двухэтажную школу, где живет дряхлый старик миссионер и австралийский торговец Чарльз Карпендель, выселившийся в прошлом году с Чукотки. Этой осенью он собирается ехать в Сан-Франциско, а пока заканчивает свои дела здесь и распродает оставшиеся товары эскимосам поселка. Поселок большой — семейств пятьдесят. Жители довольно зажиточны, торгуют с чукчами и азиатскими эскимосами, ездя через пролив сами и перепродавая товары эскимосам с советского Диомида. На советском острове — крохотный поселок, состоящий из трех полуврытых в землю эскимосских мынторак (юрт).

Теперь шхуну больше не трясло, не било, не качало и не ставило то на нос, то на корму. Наступил полный штиль. После нескольких часов стоянки у Малого Диомида шхуна отправилась дальше на юго-восток. Ночью мы обогнули высокий остроконечный мыс и вошли в залив Нортон. К Ному подошли на рассвете.

Я вышел на палубу. От морского переезда у меня во рту оставался неприятный вкус тухлых яиц. Немытые, в грязных синих робах, мы теснились у бортов, глядя на приближающийся берег. Шхуна стала на рейде возле устья реки Снейк. Была пасмурная погода. На берегу, кивая морю железными клювами, горбились чудовищные подъемные краны. Из расчищенной протоки в устье реки, подскакивая на кипящей на барах волне, выплыл узкобокий катеришко кэстом-хауза (портовой таможни). На корме его сонно трепыхался выцветший американский флаг с надписью «кост-гард» («береговая охрана»). На шхуну поднялись представители власти. Среди них был агент портовой полиции с золотыми нашивками на рукаве и какой-то пожилой, глубоко штатского вида человек в мягкой шляпе. Это был городской врач. Команда подверглась поверхностному осмотру.

Меня осмотрели тщательнее других. Я еще не успел снять свою оленью кухлянку, сшитую в Уэллене, и меховые штаны и переодеться в европейское платье. Это, должно быть, придавало мне необычайно экзотический, сибирский вид. Просматривая мои документы, полицейский заговорил со мной.

— Ну, что у вас, в Восточной Сибири, мистер Как-Вас-Там? — спросил он крикливо и громогласно, по-американски выплевывая слова. — Говорят, национализировали женщин? Хорошие порядки, черт возьми, недаром мистер Кнудсен ездит туда каждый год. Кстати, не привезли ли вы с собой для продажи мех соболя и голубой лисицы? Я купил бы их для жены. Нет? Очень жаль! Все в порядке, можете ехать.

Я напряженно всматривался в смутные очертания города на берегу. Вот она — Аляска! Вот он — прославленный Ном! Это не было похоже на то, о чем я читал в книгах. На берегу была слякоть, дождь, товарная пристань, вытянутые как по линейке деревянные бараки, труба какого-то завода. Гудел и пыхтел паровичок, развозя вдоль речного берега легковесные товарные вагонетки. Из-за домов торчал высокий шпиль церковной колокольни. На нем установлен постоянный световой знак, чтобы подходящие суда могли отпеленговаться на рейд. Из окна — белые и красные — были повешены сигналы местной метеорологической станции. За этими сигналами следят все моряки, находящиеся на рейде. Номский рейд опасен. Во время осенних норд-вестов пароходы часто срывает с якорей и разбивает о берег. Предвидеть шторм, не имея радиограммы с других станций, трудно, потому что в Беринговом море нельзя всецело доверять показаниям барометра. Здесь часто бывает так, что разражается шторм, а барометр стоит на нормальной высоте, без всяких колебаний, и начинает падать только по окончании шторма.

Рейд кишел движением, как живорыбный садок. Против устья покачивались угольщики и лесовозы из Сиаттля и Ванкувера. Рядом, изящный и стройный, как огромная игрушка, стоял теплоход-экспресс «Мария-Луиза», совершающий во время летней навигации рейс Джюно — Кетчикан — Уналашка — Анчорежд — Ном. С назойливыми гудками резали воду катера и широкозадый тэг — буксирный пароходик, волоча за собой грузный лихтер.

Меня доставил на берег портовый катер. Полицейский сидел рядом со мной и, косясь на меня, как на невиданную птицу, с пафосом рассказывал мотористу: