Иван Евсеенко - Заря вечерняя

— Можно попробовать?

Мать останавливается, вытирает косу пучком аира, начинает монтачить ее и отвечает:

— Рано еще… накосишься.

Но я все равно не отстаю. Вот и сегодня, подождав, пока мать пройдет первый покос, принимаюсь просить ее:

— Я чуть-чуть.

Мать неожиданно вздыхает, как-то по-особому смотрит на меня, на мою стриженую голову, и босые ноги в коротковатых с двумя латками на коленях штанах и вдруг разрешает:

— Попробуй.

Я принимаю от матери косу, беру ее по всем правилам: левой рукой за косье, запястьем вверх, правой — за гнутую лозовую ручку. Расставив пошире ноги, так чтоб они попали в проложенный матерью след, я делаю первый взмах. Коса пляшет в моих руках, дрожит. Как легко наблюдать за косьбой со стороны и как, оказывается, трудно привыкать к ней самому. У матери прокос получаемся полукруглым, чистым, без единой оставленной травинки, «чуба», а у меня ни то ни се. Пяткой косы я лишь посбивал верхушки аира, а остальное волей-неволей притаптываю ногами. Мать останавливает меня, принимается поучать:

— Ты на пятку не нажимай, носок заводи в прокос.

Слушаясь ее, я еще при замахе прижимаю косу к земле и завожу в прокос носок, но он предательски врезается в торфяник и застревает в нем. Я едва не плачу, поглядываю из-за плеча на Тасю — не смеется ли она надо мной? Но она не смеется, понимает, что косьба — дело мужское, трудное и за один раз ему не обучишься.

Мать же в учении терпеливая, внимательная. Она становится у меня сзади, кладет свои руки рядом с моими, и мы делаем несколько замахов вдвоем. Я улавливаю, понимаю материно движение, и, когда она оставляет меня одного, коса уже не так сильно дрожит у меня в руках, не пляшет из стороны в сторону. Почти как у настоящего косаря она плавно, с размеренным вжиканьем входит в аир, лишь кое-где оставляя невысокие лохматые «чубы».

— Вот и молодец, — радуется за меня мать.

Я смущаюсь, краснею, хотя тоже до беспамяти рад, что прошел этот первый в своей жизни покос.

До сегодняшнего дня я умел рубить дрова, молотить цепом, пахать, а теперь вот попробовал еще и косить, одолел эту самую тяжелую в крестьянской жизни мужскую работу.

Увязав накошенный аир в попоны и вязанку, мы отправляемся домой. Теперь впереди, прокладывая дорогу, идет мать, а мы с Тасей семеним следом. Монтачка основательно тяжелит мне карман, стучит за каждым шагом по ноге, но я не обращаю на это никакого внимания, думаю о том, как вскоре буду ходить на пастольник с косою на плече сам.

Так оно и случается. Еще несколько раз попробовав косить под наблюдением и присмотром матери, я начинаю ходить по аир один, заготавливать на зиму подстилку для коровы.

Закинув косу на плечо, подпоясавшись поводком с дубовой дужечкой на конце, который специально для меня сплел дед Игнат, я почти каждый вечер отправляюсь на пастольник. Первый покос прохожу быстро и напористо, а потом начинаю приуставать: на руках, особенно на левой, вдруг вскакивают волдыри, под ремешком возле пупка прорезается острая, ноющая боль. Она растекается по всему телу, застревает где-то в ногах и в спине. Не детское это, конечно, занятие — косьба. Мать каждый раз, когда я выношу из сарая косу, останавливает меня, говорит, что накосит аиру сама, но я все равно иду на пастольник. Матери одной везде не справиться…

Чтоб перехитрить усталость и боль, я всегда пускаюсь на небольшую хитрость: намечаю себе далеко впереди травинку, возле которой отдохну и помонтачу косу. Так вроде бы легче. До этой травинки я «тяну» покос изо всей силы, подбадриваю себя на выдохе негромким уханьем, которое перенял от деда Елисея. Тот если косит, то обязательно ухает и даже постанывает, облегчая себе работу. Дотянув до заветной травинки, я не останавливаюсь, а кошу дальше до какой-нибудь новой отметинки. Но зато какая радость, когда, одолев себя, дойдешь до нее, зато как хорошо после посидеть, отдыхая, на болотной кочке, расслабить натруженные руки и спину!

Особенно рассиживаться, правда, некогда. Из-за речной излучины уже показалось колхозное стадо. Через какие-нибудь полчаса оно будет возле огородов, и мне надо поторапливаться. Воткнув косу в землю, я начинаю собирать аир для первой вязанки. Связать ее так, чтоб она по дороге не разъехалась, чтоб не тянула в какую-нибудь одну сторону — дело тоже нелегкое. Я накладываю аир на разостланный на бугорке поводок, ровняю, придавливаю коленкой и все прикидываю на глаз — хватит или нет. Тут у меня частенько случаются промашки. Ходить по много раз за накошенным аиром мне неохота, и я прибавляю к уже наложенной вязанке еще одну охапку, потом еще и еще. Ничего — донесу как-нибудь, главное, увязать и поднять на плечи. Увязывать попоны и вязанки я тоже научился от матери. Вначале я захлестываю оба конца поводка за петлю, потом, чуть наживив один конец, другой пропускаю между большим и средним пальцем ноги и начинаю тянуть на себя. Аир под поводком похрустывает, приминается, я время от времени трогаю вязанку рукой — туго ли? Вроде бы туго, поводок совсем уже заклинило между пальцами, он дальше ни в какую не идет — можно завязывать. Справившись с одним концом, я точно таким же манером затягиваю и другой. Теперь надо вязанку обсмыкать со всех сторон, чтоб аир нигде не висел и не падал по дороге. Но вот все готово — вязанка получилась крепкой и ладной — можно и в дорогу. Поплевав на руки, я решительно берусь за поводок и, конечно же, обнаруживаю, что вязанка совершенно неподъемная. Но еще не было такого случая, чтоб я развязал ее назад. Поднатужившись, вскидываю вязанку на колено, а оттуда резким заученным движением за спину. От толчка меня ведет вначале в одну, потом в другую сторону, качает, но я все-таки удерживаю равновесие, тянусь за косой. Кое-как мне удается выдернуть ее из земли и просунуть в заранее сделанную на поводке петлю так, чтоб концом косья можно было поддерживать вязанку сзади. Сразу становится легче, хотя поводок больно врезается в плечо. Но это ничего. Это терпимо. Болотце я прохожу без особых приключений, а вот в грядках меня подстерегают всякие опасности. Во-первых, надо перебраться через канаву, которую когда-то выкопал дед Сашок, чтоб в нее собиралась из огуречных рядов лишняя вода; а во-вторых, надо пройти сквозь строй ольховых тычек, по которым вьется фасоль и горох, миновать настоящий заслон кукурузы, не порушить подпорки на высадках. Иногда мне удается пройти вполне даже благополучно, а иногда, глядишь, треснет где-нибудь тычка, попадет под косу початок кукурузы или тарелка подсолнуха, повалятся на свеклу и морковку подпорки. Тогда не миновать объяснений с бабкой да и поправлять все надо будет самому же.

Но сегодня я прохожу, ничего не порушив, ничего не повалив, успеваю даже свободной рукой сорвать зеленоватый еще стручок сахарного гороху и, вытерев его о штаны, бросить в рот. С таким подкреплением идти полегче.