Иван Евсеенко - Заря вечерняя

Дома они развешивают рядна на жердях, на воротах и на веревке, которую отец специально для этого протянул между хатой и сараем.

А назавтра рядна надо катать рубелем и каталкой. Манечка внесет их в хату. Рядна звенят, негнущиеся, холодные. Манечка катает их. В хате натоплено, жарко и речкою пахнет…

И если об отце Манечка думает, так тоже почему-то зима вспоминается, и тоже работа.

Еще с вечера отец говорит, что завтра они с Манечкой в лес по дрова поедут. Манечка готовится. Рукавицы на ночь в печурку положит. И все волнуется — хоть бы не проспать, хоть бы проснуться вместе с отцом, а то он может еще и не разбудить — пожалеет. Только ни разу Манечка не проспала. Как начнет отец сапоги обувать, так и она уже тут как тут, водой студеной умывается.

Поедят они сала, на сковородке поджаренного, картошки с капустою и огурцами — и на мороз. Морда у коня вся в инее, как мукою обсыпанная. Манечка вытрет ее рукавицей, заулыбается. А отец тем временем сено на санях раскладывает, чтоб сидеть поудобней. Конь оглядывается. Хочется ему, наверное, сена пожевать. Да некогда.

Манечка усаживается на сене, смотрит, как убегает дорога, и так радостно становится у нее на сердце. Сани поскрипывают на морозе, покачиваются, пахнет сеном, лошадью, а еще дымом, который серебряным столбом поднимается над каждой хатой.

По дороге им обязательно встретится старый Корней. Он еще издалека крикнет:

— Куда красавицу везешь, Антонович?

— В лес, — улыбнется отец. — Мачеха приказала.

— Завози ко мне!

— Не велено, — ответит отец.

А Манечка зардеется, закутает лицо платком и спрячется за отцовскую спину.

Но вот начинается лес. На ветках шапками снег лежит. Кажется, зайцы пушистые уселись и замерли. Манечка соскакивает с саней, подходит к маленькой сосенке, снимает рукавицу и осторожно кладет руку на пушистого зайца. И тут же отдергивает ее — внутри что-то чуть слышно стучит…

Снега нет только на сухостоях. Запрокинет Манечка голову и идет между рядами, вглядывается — не промелькнут ли где голые ветки. Особенно пристально смотрит она на полянах — сухостои там встречаются чаще всего. Найдет Манечка одну и крикнет:

— Тато-о-о!

— Иду-у! — отзовется отец.

Вскоре он, и правда, появится, только но с той совсем стороны, откуда ожидала его Манечка. Топор из-за пояса достанет, тюкнет несколько раз по стволу:

— Живая еще.

Оказывается, Манечка не заметила на самой верхушке зеленый пучок, припорошенный снегом. А стукнул отец, снег осыпался, вот и ясно стало, что живая еще сосна, что есть еще у нее надежда какая-то. Только бы дожить до весны…

Дома Манечка обедать не садится, а скорей на печь, ноги на горячий черень поставит и все ей чудится, будто сосны шумят. А то вовсе и не сосны, то кот Ильюша луком, на жердочке развешенным, шуршит…

А про Федю начнет Манечка думать, так чаще всего его гармонь вспоминается да калина красная. Гармонистом Федя был лучшим в деревне. Все по свадьбам играл. Бывало, зайдет за Манечкой. Гармошка через плечо.

— Пошли, — скажет, — приглашают нас.

— Пошли, — ответит Манечка.

Платье свое самое лучшее наденет, ленты атласные в косы заплетет, и пойдут они с Федей. Бабы из окон станут выглядывать, думают, может, жених с невестою. И не ошибаются почти…

Так и не могла Манечка решить, кого же больше любит: отца, мать или Федю. А теперь Манечке этого и совсем не решить, потому что нет их… Отец с матерью перед самой войной умерли, а Федя неизвестно где…

Началась война, его вместе с другими ребятами в солдаты забрали. Вначале письма писал. Манечка до сих пор их в сундуке хранит. В одном написано: «Ты не бойся, Манечка, меня не убьют. Ты себя жалей, по холоду зря не бегай». И еще про калину. Будто сидит он на войне под калиною и письмо пишет. А калина точь-в-точь такая, как у Манечки под окном. И снегири на ней, птицы перелетные…

Но потом Федя перестал писать. Домой тоже ни одного письма не пришло. Манечка у матери его узнавала.

Вскоре немцы в деревне появились. Вместо председателя сельсовета старосту назначили и полицейских. Молодежь немцы на работу гоняли: дороги от снега расчищать, траншеи рыть. Намерзнется Манечка за день, наслушается немецкой ругани, вечером придет домой и плачет. Федю вспоминает…

А потом Манечку вместе с Петровной в Германию забрали. Там, говорят, у нее что-то и случилось с головой. Но Манечка не верит этому. Работали они с Петровной у одного немца при доме. Работа не тяжелая: обед готовили, за скотиной ухаживали. Выдумывает Петровна, будто у Манечки все от побоев произошло. И врач, который осматривал Манечку, когда наши пришли, тоже выдумывает. Ничего у нее не болит. А что Манечка на приеме пританцовывать вдруг начала да спела для врача:

Так мало ли чего не бывает. Хотя, может быть, и это еще все неправда. Чего бы Манечке пританцовывать?! Она бы лучше у врача про Федю что-нибудь спросила. Может, видел где…

От пенсии, которую ей после войны учитель Иван Сергеевич выхлопотал, Манечка тоже отказывалась. Люди постарше ее и то без пенсии обходятся. Но Иван Сергеевич уговорил. Противиться было как-то неудобно, еще подумает что-нибудь нехорошее. Он ведь в молодости ухаживать за Манечкой пробовал, к дому несколько раз приходил, только она отказала ему. Не надо, мол, Федя обидится. Иван Сергеевич послушался, человек он понимающий, отзывчивый. А теперь вот снова заходит часто. То дров нарубит, то воды принесет. Манечка, правда, отговаривает. Но он не слушается, беда прямо…

Манечка проснулась и никак не может понять: то ли день уже настал, то ли ночь еще… Но, кажется, день, потому что сквозь замерзшее окно пробивается капелька света.

— Ку-ка-ре-ку! — кричит соседский петух.

— Ку-ка-реку… — отвечает ему Манечка.

Она выходит на улицу, а там, и правда, уже день, ребятишки в школу бегут. Увидели Манечку, остановились, просят:

— Станцуй, Манечка.

— А-а… — отмахивается она. — Не буду.

— Ну, станцуй, станцуй…

Манечка смотрит на ребятишек — носы у них красные от мороза, как морковки.

— Ладно, — соглашается она, — станцую. — И начинает притопывать на снегу:

Ребятишки смеются, подзадоривают ее:

— Давай, Манечка, давай!

— Хватит, — переводит она дух. — Станцевала немножко и хватит.

— Ну что же ты! — возмущаются ребятишки.

— Гиля, отсюда, гиля! — сердится Манечка.

Но ребятишки и сами уже убегают. Увидели, наверное, что Иван Сергеевич в конце улицы идет. Он не даст Манечку в обиду.

— Как живешь, Манечка? — спрашивает Иван Сергеевич.

— Хорошо живу, — отвечает она. — Калоши себе новые купила. Только забыла их обуть сегодня.