Иван Евсеенко - Заря вечерняя

Но Феди возле дома не было. Должно быть, задерживается где-нибудь в дороге. Манечка на лавочке под калиною присела. Подождать решила Федю на улице. А то вдруг он мимо пройдет. Давно ведь не был в селе…

Калина за последние годы разрослась вокруг хаты. Весною от белого цвета, а осенью от ягод красных даже окон не видно. За ягодами к Манечке многие ходят. Они от болезней разных помогают. Иван Сергеевич и то просит иногда сорвать веточку. Сердце, говорит, у него стало болеть.

Но все равно ягоды еще остаются. Зимою птицы их прилетают поклевать, снегири красногрудые. Манечка их не гонит. Странные они какие-то: не к теплу летят, не к лету жаркому, а к морозам жгучим. Пусть клюют. Может, у них тоже какие болезни бывают…

Сидеть Манечке одной совсем не страшно. Ночь ясной выдалась. На небе звезды горят, месяц светит. Манечке девчушка почему-то вспомнилась. Она, наверное, от ожидания чего-нибудь неизведанного улететь хотела. А мальчишка и не знал. Надо будет завтра сказать ему, чтобы не переживал зря. Манечка тоже улетит, если захочет. Что тут особенного?

А Феди все нет и нет. Где он там замешкался? Манечка в кожухе, в шерстяных рукавицах, которые ей Петровна в прошлом году сплела, и то замерзла. А как он там по ветру да по холоду в одной шинели ходит?!

Манечка уже хотела было идти Федю встречать. Но вдруг ее Иван Сергеевич окликнул (должно быть, из библиотеки возвращается), начал в дом приглашать.

— Пойдем, — говорит, — а то замерзнешь.

— Ага, — согласилась Манечка. — Пойдем.

В доме Иван Сергеевич растопил печку, нагрел чаю. Но сам пить отказался, достал из портфеля книжку и принялся читать для Манечки вначале про женщину одну, а потом про царевну и ее сына, которых в бочонок засмолили и в море бросили. Манечка расстроилась прямо. Чего только в жизни не бывает! Может быть, и Федя вот так где-нибудь на острове живет…

Манечка задумалась обо всем этом и не расслышала, чем история с царевной закончилась. Жалко! А Иван Сергеевич уже домой собирается. Что-то он рано сегодня! В иные дни он часов до двенадцати сидит, то читают они что-нибудь, то разговаривают о многом, Федю вспоминают. Ну да, может, нездоровится Ивану Сергеевичу или жена наказала пораньше домой прийти.

Манечка провела Ивана Сергеевича на улицу, а когда вернулась в хату, удивилась. Оказывается, Федя уже дома, сидит за столом, на гармошке играет. А они с Иваном Сергеевичем и не заметили его. Манечка поздоровалась с Федей, пожурила немного:

— Что это ты задержался так?

— Ничего я не задержался, — перестал играть Федя. — Как только отвоевали, так сразу домой.

Манечка кинулась подогревать чай, но Федя остановил ее:

— Не беспокойся особенно. К матери моей сейчас пойдем.

— Так умерла она ведь, — попробовала отговаривать Манечка. — Я и на похоронах была.

— Что ты, — перебил ее Федя. — И отец жив и мать. Ожидают нас. Собирайся.

Манечке неловко стало. Перепутала она все. В тот день, наверное, совсем другая старуха умерла.

Манечка ленты начала из сундука доставать, ботинки на высоких каблуках, а сама спрашивает у Феди:

— Страшный суд будет? Как ты думаешь?

Федя помедлил немного, а потом отвечает:

— Не будет, Манечка.

— Почему это? — удивилась она. — А Иван Сергеевич говорит, что будет.

— Ошибается он. Судить ведь некому.

Манечка согласилась с Федей:

— Вот и я говорю. Грешные все, еще присудят неправильно. Разве что Васю назначить или девчушку, которая улететь хотела.

Федя ничего Манечке на это не ответил. Гармошку снова взял. Вначале песни все самые лучшие сыграл, а потом попросил вдруг:

— Станцуй, Манечка. Станцуй…

— Ботинки у меня старые, — стала отказываться она.

— А ты потихоньку. Станцуй!

— Не хочется.

Но Федя снова попросил ее.

— Станцуй, Манечка. Не бойся!

Место для аэродрома Петька выбирал очень долго. Вначале он решил, что самолет может сесть прямо на улицу возле сельсовета. Но потом передумал. Ведь самолет мог зацепиться крылом за дерево или хату.

Не понравился Петьке и пустырь около колхозной клуни. Там валяется много всякого мусора: старые калоши, склянки. К самолету близко не подойдешь — можно порезать ногу.

Тогда Петька пробрался огородами на луг. Места здесь сколько хочешь. И ничто не мешает.

Петька отмерил шагами пять раз по двенадцать в ширину и десять раз по двенадцать в длину. Он отмерил бы и больше, но умеет считать только до двенадцати.

После этого Петька собрал и вынес с аэродрома палки, повырывал кое-где траву, позатаптывал коровьи следы. По углам аэродрома он воткнул четыре лозины, чтобы самолету было видно, куда садиться.

Оставалось только засыпать песком небольшую яму да прогнать ворону, которая все время хотела сесть на лугу и могла помешать самолету.

Яму Петька засыпал быстро. Он наносил от речки картузом песка, утрамбовал его ногами, прикрыл сверху травой. Правда, были еще и другие ямы, но Петька решил, что они маленькие и самолету ничего не сделают.

В ворону Петька запустил камнем, который нашел на берегу. Но не попал.

Ворона поднялась, покружила немного над речкою и снова села на аэродром. Петька разозлился, схватил палку, закричал, заулюлюкал и побежал за вороной следом. На этот раз она испугалась и улетела совсем.

Теперь все было готово. Петька сел под кустом лозы и стал ждать.

Самолетом должен прилететь Петькин отец. Маруся рассказывала, что на фронте он был летчиком. Петька верит, что отец жив. Его ведь не убило. Он всего лишь пропал без вести. А значит, может вернуться…

Сегодня отец должен прилететь обязательно. Вчера Петьке об этом сказала Маруся. Она разбудила его очень рано:

— Вставай. Пойдем.

Петьке вставать не хотелось. Он начал уже было плакать, по вдруг вспомнил, как плакал вечером, когда просил Марусю взять его с собой по колоски, и слез с полика.

Маруся налила ему полную кружку молока, дала кусок хлеба и сказала:

— Молока пей побольше, а хлеба кусай поменьше.

Петька сам это знал, но все равно ему хотелось кусануть сразу полкуска, иначе ведь не наешься. Петька спрятался от Маруси за печкой. Вначале съел хлеб, потом, почти не отрываясь от кружки, выпил молоко. Маруся отыскала его слишком поздно. Она лишь покачала головой:

— Сразу видно, что без матери растет. Неслух.

Матери Петька не знает совсем. Маруся рассказывала, что ее убило, когда фронт уже шел назад. Она с Марусей и Петькой перебегала из хаты в окоп. Пуля попала матери прямо в голову. Марусе обожгло щеку. А Петьке совсем ничего. Он лишь сильно ударился, когда мать падала на землю.

Дед Иван в это время прятался с коровой в березняке. Когда он вернулся, Маруся и Петька сидели возле матери и плакали. Их утешала женщина в военной форме. Она дала Петьке блестящую ложку, а сама перевязывала Марусе рану и тоже плакала.