Савва Дангулов - Государева почта + Заутреня в Рапалло

— Исторически Учредительное собрание созывается для выработки конституции, я сказал — исторически. Так было в сорок восьмом и в семьдесят первом, во времена Коммуны, — начал Карахан, обращаясь к событию, он любил обстоятельность. — Еще при Временном правительстве было установлено: Учредительное собрание определит конституцию. Сроки выборов смещались, последний был отнесен на позднюю осень, разумеется, без учета того, что в стране уже будет иная политическая погода — совершился Октябрь…

— Все это понятно, — нетерпеливо отозвался Стеффенс и, глотнув горячего чая, закашлялся. — Все понятно, но как \£югли Советы разрешить эти выборы? Они не хотели конфликта без крайней необходимости?.. Считали, что все должно быть устроено так, как был совершен Октябрь, бескровно?

— Возможно, вы правы… — подал голос Карахан и тоже взял стакан. — Новое правительство было достаточно сильным, чтобы вопрос о конституции решать, не оглядываясь на февраль…

— Я отказываюсь понимать! — единым глотком Стеффенс допил свой чай и, пододвинув стакан, дал понять, что не утолил жажды. — Хорошо, но это оправдано, если исход выборов нельзя было предугадать… Советы знали же, что верх одержат кадеты?..

— Знали, конечно, что такая возможность не исключалась, — согласился Карахан. Стеффенс затронул не самую приятную тему, Лев Михайлович помнил, сколь огорчительным это событие было для него и его друзей.

— Погодите, я еще не все понял! — заметил Стеффенс и, достав платок, вытер им лицо — два стакана чая сделали свое. — Если новое правительство отражает соотношение общественных сил в стране, тогда Каким образом большинство вУчредительном собрании оказалось у кадетов и правых эсеров?..

— Тут есть один момент, который лежит не на поверхности… — осторожно возразил Карахан. — Дело втом, что выборы вУчредительное собрание готовили комиссии, созданные еще при Временном правительстве, а вних, вэтих комиссиях, первую скрипку играли кадеты и правые эсеры, вот они и привели в собрание своих сподвижников…

— А Советы были столь деликатны, что не решились этому помешать?

— Да, на том этапе это могло выглядеть и так.

— Тогда есть резон спросить: после того как собрание было избрано и установлен срок его первого заседания, встреча нового правительства с депутатами собрания соответствовала интересам большевиков?..

— Да, конечно, — согласился Карахан, как могло показаться, воодушевленно — Стеффенс, не желая того, сам подвел разговор к тому пределу, который устраивал Карахана.

— А можно ли у вас спросить: почему соответствовала?

— Послушайте меня внимательно, — произнес Карахан и сделал паузу, он готовился к обстоятельному ответу. — Для нового правительства, созданного Октябрем, легче всего было отменить созыв Учредительного собрания, но оно на это не пошло и поступило прозорливо. В самом деле, созыв собрания давал единственную в своем роде возможность обнаружить перед страной разницу в позициях нового правительства и всех тех, кто ему противостоит. Замысел заключался в том, чтобы предложить Учредительному собранию выразить свое отношение к знаменитым октябрьским декретам. Не ясно ли было, что Учредительное собрание, стоящее на позициях Февраля, точно огня страшится этих декретов и, конечно же, их отвергнет… Разумеется, депутаты, о которых идет речь, имели возможность высказаться на этот счет и прежде, но удивительным образом старались уходить от ответа, а вот сейчас вопрос был поставлен ребром, хочешь не хочешь, а отвечай…

Пространная реплика Карахана раззадорила Стеффенса, в ней была страсть. Американец слушал Карахана, шумно вздыхая, откликаясь на рассказ многозначительным «и–е–ес!». По мере того как накалялся Стеффенс, его калифорнийское произношение заметно деформировало речь, сообщая ей придыхание и даже сбивчивость, что затрудняло перевод, «Не так быстро, мистер Стеффенс…» — просил Сергей, но Стеффенс, казалось, этого не слышал, порыв беседы увлек его.

— Как говорят, в мае семнадцатого фронтон Ма–риинского театра, где заседал Керенский и другие, был перепоясан кумачом: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — произнес Стеффенс, не удержав смеха. — Как понять это? Время сгладило противоречия, и белые приняли лозунг красных?..

Карахан улыбнулся, был соблазн рассмеяться, но это, пожалуй, могло выглядеть и неуместным.

— Да, такой предрассудок бытует, — Карахан печально закрыл глаза. — У меня была беседа со старо–петербуржцами, людьми определенно интеллигентными, которые уверяли, что семнадцатый год перековал кадетов и они серьезно думают о реформах. На самом деле…

— А на самом деле?

Мы живем в необычное время, когда среди бела дня умыкают не только скакунов, но и лозунги…

Точно ветром Стеффенса вышибло из кресла, и он очутился посреди кабинета. Неожиданная мысль взбодрила его.

— А вот этот момент, этот момент как вы понимаете? — произнес он, воодушевляясь. — Ну, помните этот эпизод, когда большевики вдруг выложили перед собранием тексты октябрьских декретов, спросив без церемоний: «Принимаете?» Да, принимаете Декрет о мире, о земле, о национализации фабрик и заводов?.. На мой взгляд, вот это как раз и был апогей всего, что происходило в Таврическом!.. Или вот, когда собрание ответило гробовым молчанием, означающим и тревогу, и смятение одновременно, а зал вдруг запел «Интернационал»… Кстати, как вы понимаете вот это пение «Интернационала»? Это ритуал революции или, быть может, форма иронии?..

— Не думаю, господин Стеффенс, что это была ирония, это был ответ революции по существу…

— Но есть мнение, что не все русские отвергают Учредительное собрание, при этом и рабочие? — спросил Стеффенс, голос его был едва слышен — он отдал много сил беседе. — Вы полагаете, что я неверно информирован, да? Нет таких рабочих?

— Почему же, есть такие рабочие, и их, наверно, немало, — подал голос Карахан. — Впрочем, есть резон спросить об этом человека, знающего, так сказать, предмет… Хотите?

— Да, пожалуйста.

— Это Александр Христофорович Даниелов, наш ориенталист… Он только вчера из Петрограда, ездил туда по командировке Наркоминдела и выступал на «Светлане»… Хотите видеть?

— Да–да, прошу вас…

Явился Даниелов, по всему, сон сморил его: глаза были заспанные, одна щека слишком явственно была помята, от виска к подбородку ее перечеркнула красная полоса — след диванной обивки, к которой приник он щекой, не в силах противиться: ну.

— Александр Христофорович, знакомьтесь, это Линкольн Стеффенс, американский литератор, приехавший в Москву вместе с господином Буллитом… Чаю хотите, он, правда, остыл, но свеж, я его только что заварил… хотите? — он достал чистый стакан, не торопясь, ощущая привилегию хозяина, налил чай. — Вопрос к вам, Александр Христофорович: есть рабочие, которым симпатично Учредительное собрание и его лозунги?..