И. Зудин - Повесть о днях и делах комсомольской ячейки

И в ответ, как всегда:

— Молодцы, ребята!

Вот и дверь. Вошел. Все обернулись к нему.

— А сегодня… — начал было Бугрин, но нет на лицах у ребят обычной улыбки. Сурово глядят глаза.

— Что сегодня? — раздался Шалькин насмешливый голос.

— …жарко, ребята, — только и нашелся что сказать Бугрин.

— Да-а, жа-ра…

— Случилось что, ребятки? — обратился он к присутствующим.

— Нет, ничего… о вас разговор шел.

— О бригаде?

— О ней.

— Ну…

— Да, так о работе говорили.

— В чем дело-то?

— Глазов заходил. Жаловался. Работаете, не как полагается.

— Ну, прости уж…

— И прощать нечего, — вмешался Сахалинский, — гоните вы, ребята, не работа, а гонка какая-то.

— Жмем, конечно, — согласился Бугрин.

— Качество?

— Качество? — переспросил Бугрин.

— Да. Гоните, а работа гроша ломаного не стоит. Где в субботу работали?

— В субботу? Где? На Стремянной тройник меняли. А что, разве что случилось?

— Спроси у Шальки, я вашей работы не знаю.

— Пустяки, — насмешливо протянул Шалька, стоит ли говорить. Массу не долили и дела всего! Поторопились малость, а вечером дождь! Вода набралась в тройник. Ну… и сами понимаете.

— Из-за дождя!?

— Да, да. Концы-то под шейки не подложены, тройник болтами собран скверно. Масса не долита. Брак! Понимаешь, брак. А три дома без света до понедельника. Это тебе не кот наплакал!

— За заработком гонитесь? — бросил кто-то.

— Монету зашибаете!

— Лишь бы с плеч долой, а там хоть трава не расти.

— Ребята, ей богу без умысла! — краснея, сказал Бугрин.

— Нам от этого не легче. Коллектив срамите. Все носились — бригада, бригада. Вот она бригада-то!..

— Я говорил, — норму прибавят, — так оно и вышло.

— Не в норме дело. Качество нужно дать. В нашем деле качество первое дело. Ведь аварий и так не обобраться. Тебе ведь не охота драное полотно носить. Небось начнешь обижаться, брак мол. Так и сам лучше работай.

— Ошибка вышла…

— Плохо дело, если так ошибаться будем.

Подошел Бугрин.

— Братва, как же так?

— Что?

— Осрамились. На всю станцию осрамились.

— Все спешка наша виновата! Даешь да даешь. Надавались вот…

Костя Павлов долго мерил длинными шагами свою комнату, от двери до печки и обратно.

«В чем же беда? Почему ребята так плохо работают? Вот и собрание не помогло. Сегодня опять Глазов заявил: с субботы больше не пущу бригаду. Накладно. И так дорого обходится, а тут еще брак. 2 аварии на протяжении месяца по 350 рублей за каждую. За заработком гонятся ребята. Рвачи. Эх, — усмехнулся — „себестоимость снизим“. А когда с ребятами о норме заговорили, — завопили. Уйдем из бригады. Даешь старые расценки. Прав был Митя, хоть 7 % бы снизить, где мечтать о большем. А ведь можно и больше, факт. Да не с рвачами. Вот Бугрин — этот свой. Подождать велел, мол, добьюсь, что поймут ребята, или… сам приду скажу, распускай бригаду. Но понимают ребята, в чем дело. Все со своей, с „карманной“ точки зрения подходят. Надо разъяснить. Ах, это „разъяснить“ надоело. Говоришь, говоришь. Ясно, что их этим трудно взять. Показать нужно самим. Поговорю с Митей и Шалькой. У нас в трансформаторской сейчас легче стало. Вот уж месяц, как по 30 процентов выгоняем. Увеличим сами себе норму. Вот стариков надо уговорить. Петров пойдет. Ему скажи только. „Товарищи, такой момент“, — усмехнулся Костя, вспомнив любимую позу Петрова, — а других тоже обломаем. Может, этим возьмем. Должны понять, ведь комсомольцы!»

В субботу перед выдачей нарядов в конторке за столом мастера расположился Парфен Сергеевич — артельщик.

Сегодня все говорили полушопотом. Торжественно прислушивались к бряканью костяшек, под проворными пальцами кассира.

— Сергеев!

— Здесь!

— Распишись. Пятьдесят восем семьдесят пять. Так. Заем шесть рублей, газеты рубль двадцать, кооперативный пай три рубля, за «Смычку» тридцать копеек. Сорок восемь двадцать пять.

— Максимов!

— Семьдесят четыре. Заем одиннадцать, газеты рубль шестьдесят. Шестьдесят один сорок.

— Следующий, Никитин!

— Тутотка.

— Ну, буржуй, расписывайся. Сто тринадцать. Займа нет. Стыдно, брат, стыдно. Газеты. Семьдесят копеек. Сто двенадцать, тридцать серебром.

— Митя, что у вас так мало? — спросил Бугрин, заглядывая через плечо в расчетную книжку. — Ведь прошлый месяц по сто шестьдесят выгоняли.

— На наш век хватит, — сурово ответил тот.

— Здорово вам снизили, — отозвался Смирнов. — Почти на тридцать процентов.

— Никто нам не снижал. Сами снизили.

— Как сами?

— Да так и снизили. Норму выше взяли.

Кабельная наполнилась гулом голосов. Голос кассира, обыкновенно звонко раздававшийся в конторке, был на этот раз едва слышен.

— Сами снизили?! Вот дела!

— Своею собственной рукой, можно сказать.

— Есть дураки…

— Нет не дураки, — раздался голос Петрова.

— Не дураки, повторил он, — а хапать не хотим. Надо снижать.

— А кто хапает-то?

— А вот те, кто по двести монет зашибает. Кто гонит. Рвачи наши.

— Ты поосторожней на поворотах.

— Чего осторожней? Ясно, рвачи. Как же иначе.

— Побольше сделать, побольше в карман положить.

— Не треплись, браток, если не знаешь!

Вечером в завком на заседание бюро коллектива пришел Бугрин.

— Ребята, распускай бригаду!

— Решил таки? — спросил Костя Павлов. Бугрин отвернулся, махнул рукой и так, не глядя на ребят, вышел из комнаты коллектива.

Бригада была распущена.

Больше всех над Костей измывался Шалька.

— Эх, вы горе-рационализаторы. Бригада, бригада. Себестоимость снизим.

— Ошиблись, Шалька. Ничего, выправим.

— Понадеялись на «любителей» своих. Они вам показали.

Костя не падал духом. В тот же вечер собрал ребят, старых производственников в завком побеседовать.

Долго совещались ребята. Решили в стенной газете отдел открыть: «В чем беда молодежной бригады».

Поздно вечером на квартиру к Косте пришел Максимов, молодой монтер кабельной сети (Макс — прозвали его не скупые на клички ребята). Макс всегда немного сторонился ячейки. Больше к старикам тянулся. Выпить, зайти в пивнушку «сорокушку» расколоть — первое дело. А производственником, был хорошим. Глуховат был Макс, стеснялся этого недостатка, а потому чаще других под зеленую вывеску заглядывал.

Пришел, уселся на стул венский и молчит.

— Чего, Макс?

— Пиши, я подожду, — кивнул тот головой на тетрадь, лежащую перед Костей.

— Да это терпит. Успею.

— Я по делу.

— Разве тебя без дела затащишь, — подумал про себя Павлов и вслух: — Ну, давай займемся, — повернулся к Максу и впервые внимательно взглянул на того.

Начал говорить Макс о своей девятилетней работе на кабельной сети, Костя смотрит на него, а в голове мысли: «Перевода просить пришел… или разряд хочет… Кончал бы скорей. Зинка обещала к одиннадцати притти…»