Альберт Мифтахутдинов - Дни ожиданий

— Да не мельтеши ты, — урезонивал его Чернов, — садись уж.

Игнатьич присаживался к столу, выпивали еще по одной, и его опять тянуло что-нибудь делать.

Работу свою Игнатьич закончил. Все пятнадцать медвежат сидели в ящиках, по два в каждом. Но в трех ящиках было по одному зверю. Эти малыши отличались от своих собратьев — были вдвое крупней, весили почти по двадцать килограммов и злы были — не приведи господи. Намучился с ними Игнатьич. Кухлянка его вся изодрана. Хорошо что Ноэ и Имаклик, знатные мастерицы, зашили-заштопали все следы когтей и зубов зверенышей.

Работа закончена, теперь Игнатьич ждет самолета. Вот наладится погода за проливом, на материковой части — и прилетит борт. Медведи чувствуют себя хорошо, все едят, здоровы. Рычат и поскуливают, правда, но это поначалу всегда так в неволе. Что медведь без этих льдов, сопок, стылой воды океана, без этого солнца? Трудно им придется в других краях…

— Пойду котят своих проведаю, — вспомнил Игнатьич о медвежатах, — давно кормил, Нанук?

— Давно-о… утром… — сказал старик.

— Что с бортом? Присаживайся… — предложил Чернов молодому радисту полярной станции, который стоял на пороге и смущенно переминался с ноги на ногу, глядя на стол с бутылками.

— Извините… я помешал…

— Да нет, что ты… Какие новости?

— На Базовом аэродроме пурга. К нам сегодня самолетов не будет. Обещают завтра.

— Да садись ты!

Ему налили, он выпил. И как бы оправдываясь, сказал:

— Я вахту свою сдал…

— Закусывай, не стесняйся.

— А кто из вас Чернов? — спросил радист.

— Я.

— Ясно-понятно. Вам радио.

Чернов развернул сложенный вчетверо бланк радиограммы. Все смотрели, как он читал, и вдруг в доме стало тихо.

— Вот… — сказал радист. — А вы говорите, садись, мол… закусывай… Не хотел я… ясно-понятно…

— Ты-то здесь при чем? — опомнился Чернов.

— Да кому нравится такие телеграммы носить? Вахта была моя… вот…

— Что случилось, наконец?! — не выдержал Машкин.

Чернов протянул ему листок.

— Мда… — только и сказал Антоша.

Ноэ вопросительно смотрела на него.

— Двух его ребят — помощников сняли с самолета в Тикси, там же госпитализировали. Подозрение на дизентерию… — объяснил Машкин.

— Чего-нибудь не то съели… — предположила Ноэ.

— Возможно, увлеклись северными деликатесами… порчеными… налетели сдуру… кто знает?

— Это недели две, а то и месяц, — задумчиво проговорил Чернов. — В общем, сюда они не прилетят.

— Но ящик с оборудованием они выслали. Он уже на Базовом, — напомнил радист содержание телеграммы.

— Что ящик? Что ящик? — вскипел Чернов. — Работать кто будет? Я их этим бортом ждал! Самое время начинается!

Радист виновато понурил голову.

Машкин всем разлил.

— А-а! — отмахнулся Чернов. — Не хочется!

Он заходил по комнате, потом сел и закурил.

— Не паникуй, — сказал Машкин. — Давай думать. Двух человек не найдем, что ли? Моя партия придет только в конце апреля, тогда мы начинаем. Вот до этого я в твоем распоряжении. Берешь?

Чернов молчал.

— А ты, Нанук? — спросил Машкин. — Будешь в берлоге работать?

— Не-е, — засмеялся Нанук. — Боюсь. Скусает она, скусает, ну ее к богу! Скусает…

— Скушает? — засмеялся Машкин. — Да какая медведица тебя скушает! Что ты мудришь?

— Я заплачу, — сказал Чернов. — Оформлю рабочим.

— Не-е… — улыбался Нанук.

— Ладно, — успокоился немного Чернов. — Чего-нибудь придумаем. Спасибо тебе, Антоша.

У самого берега на ровном гладком льду дети играли в эскимосский мяч. Тунатагуты — игра, похожая немного на баскетбол, только нет корзин. Девочки бегают по площадке, передавая друг другу мяч, стараясь, чтобы его не перехватили мальчики. Задача — подольше удержать его в своей команде. Свободные от дела старики и старухи наблюдают за игрой, за веселым столпотворением на льду, болеют.

У школьников постарше другая игра. Она похожа на футбол, только здесь каждый за себя и задача состоит в том, чтобы увести мяч как можно дальше по льду, оторвавшись от преследователей. Наиболее быстроногим и выносливым удавалось вести мяч до самой кромки припая, до разводий во льдах, и тут старики вмешивались, кричали, возвращали игрока назад, боялись, что может увлечься и ухнуть в полынью.

На первой площадке мячом окончательно завладели мальчики. И, чтобы восстановить справедливость, с берега на лед спускается старушка. Мальчики обязаны в этом случае пасануть мяч ей. А когда мяч оказывается в руках у старушки, она отдает его девочкам и игра возобновляется. Но если опять мальчики чересчур долго будут держать мяч у себя, опять на лед спустится старуха, напомнит справедливые правила.

Мяч на льду.

Мяч в игре.

И до тех пор будут слышны веселые крики, пока не уйдет солнце за горы, пока не позовут детей на ужин.

— Как это могло случиться? — спросил Чернов.

— Не знаю, — отрешенно развел руками Игнатьич. Молча понурив голову, сидел Нанук.

Шесть ящиков с медвежатами — в каждом по два — стояли, готовые к отправке. Три других ящика, в которых раньше находились самые крупные звери, были взломаны.

— Могли они сами изнутри взломать ящики и убежать? — опять спросил Чернов.

— Кто их знает? Сильные, черти… — вздохнул Игнатьич.

— Я сам забивал ящики, — сказал Чернов, — я очень крепко забивал. Не могли они сами… не верю!

Он внимательно рассматривал доски, гвозди, зачем-то понюхал ящик.

— Следы посмотрели?

Нанук кивнул.

— Куда ведут?

Нанук махнул рукой на север.

— Ушли к берлогам. Пропасть-то они не пропадут, мамаши их все еще крутятся там. Но как мы могли прозевать?

Никто на вопросы Чернова не отвечал. Все молчали.

— Досадно. Такие хорошие экземпляры. И самолет сегодня прилетит. Что делать?

— Ничего не поделаешь, — вздохнул Игнатьич.

…Днем прилетел самолет. Ящики погрузили. Двенадцать медвежат вместо пятнадцати улетели на материк — впервые знатный зверолов не выполнил план. Что ж, в полярной работе, полной неожиданностей, всякое бывает, тут действительно ничего не поделаешь.

Улетел Игнатьич. И для нас самое время с ним расстаться.

Старший сценарист студии кинохроники Варфоломей Шнайдер сидел напротив Ивана Ивановича Акулова, ждал, когда тот отметит командировку, проверит паспорт и отпустит с богом.

Он всегда испытывал непонятного рода страх перед власть имущими людьми — швейцарами, милиционерами, таксистами, официантами, директорами столовых, а уж о председателях сельсоветов и говорить нечего.

Он ждал, когда с его документами познакомятся и вернут ему их, выполнив все необходимые формальности. Он знал, что документы его в порядке, но все равно противная заискивающе-лебезящая улыбочка уже созревала где-то в уголках губ, и от сознания глупости такого поведения был он сам себе ненавистен.