Борис Мисюк - Час отплытия

— «Альтаир»… «Андромеда»… «Возничий»…

«Звезды» моментально откликались и рапортовали градусы координат, центнеры уловов, тонны воды и топлива.

Тоскливый диалог бога-творца с капитаном «Персея» мы слушали в унылом молчании. Я, как прощения, ждал встречи «Весны» с «Персеем», Томы и Саши, Ромео и Джульетты, а она снова отодвинулась вдаль, в будущее. Юра же, видно, думал совсем о другом.

— Ты замет когда-нибудь видал? Бывал на сейнерах? — с непонятной горячностью заговорил он, когда бог, покончив с «Персеем», выкликнул «Сириуса».

Я помотал головой.

— Эх, до чего ж азартное дело рыбалка! Бегаешь, бегаешь по зыбайлу, полсуток тебя штивает, а то и больше, дело прошлое, и вот наконец косяк нашел. Хоп его! — Юра округлил ладонями воображаемый косяк. — Ну а вообще рыбалка — в радость. Как с удочкой на речке. Правда, и такая ж темная: крючок забросил и жди приключений, рыбка плавает по дну…

— Море, получается, насквозь надо видеть?

— Ясно, надо! — Юра понял меня буквально. — Да мозги, видно, у наших умников салом заплыли, как у нерпы, никак до эхолотов не доберутся. А вот на Балтике, говорят, есть уже аппараты — чуть не каждую рыбку видишь в отдельности, когда она в трал входит.

— А начальник экспедиции мудрый малый, — продолжал Юра, закурив. — Рыбак! Сразу видать, за милю! А мой шеф, ревизор, «травил» как-то на днях; не-е-кому здесь руководить, поря-а-док наводить. Критиковать, дело прошлое, мы все асы, но как до дела — тут мухи в руках у нас топчутся. А сам бы на его месте только пузыри б пускал. Шахрая вон, как терпуг акулы, боится, а ведь не матрос — второй помощник…

Я спросил, кивнув на бинты:

— Что с ногами? Давай наконец рассказывай, а то мне бежать надо, я ведь теперь на дневной. Сейчас перекур, бочку из трюма ждем.

— Да что рассказывать, ты ж слыхал, говоришь.

— Не ломайся, Юраха.

— Ну, дело прошлое… ты кокшу знаешь, Маринку?

— Конечно! — Я сразу вспомнил рослую и красивую повариху с ожиданием счастья в глазах, которая в первый день кормила нас печеной селедкой.

— Ну вот она, — Юра щелкнул окурок в раскрытый иллюминатор, — уже наша вахта кончилась, дело прошлое, я домой собирался — сиганула за борт. Вроде. Романиха ее допекла, я так слыхал потом. Мы как раз с шефом на мостике стояли, на левом крыле, замеряли на сдачу вахты температуру, силу ветра. Слышим — девки визжат. Глянь, а она уже плавает. Бот, кричу, майнай. А сам — вниз. Вот, — Юра показал ладони с запекшимися до синевы мозолями, с побагровевшей кожей, — руки пожег о релинги трапа. К борту подлетаю, дело прошлое, сапоги, ватник с себя рванул и — туда. Вода — как из холодильника. Поймал я ее за робу, за воротник (она в свитере была) и тащу на себе. Она поначалу бульки пускала, а после, видать, и хвост набок, сознание потеряла. Тяжело тащить неживое, да еще она, ты ж знаешь, девка здоровая, дело прошлое, килограммов на семьдесят пять. Волоку, а сам маты гну. Бот, бот где, думаю, так вашу растак! Уже к самому борту подгреб, дело прошлое, задубенел весь, челюсть — каменная. А это чадо, — Юра кивнул вверх, где тремя палубами выше жил ревизор, — так бота и не смайнал. Капитану звонить стал, разрешения испрашивать. Ну, а пока Шахрай расчухался, парни штормтрап сбросили и нас выволокли на палубу. Да, а там, внизу, было темно (четыре, полпятого — ночь), я искал за что уцепиться, трос нашел от пневмокранцев да ногами, дело прошлое, в нем заплелся, как осьминог. А трос-то ржавый, рванье одно, ну и вот, — Юра показал глазами на бинты. — Пусть мой дорогой шеф теперь без меня вахту тащит.

— Ну ладно, я бегу. Юра. Чего тебе принести? В обед загляну.

— Чтива притащи! Любого.

— Добро. Выздоравливай!

Спускаюсь в цех, бригада моя, гляжу, в прежнем положении, на соломенных мешках с китайской солью сидит. Курят, «травят», ждут бочку из трюма. Оказывается, лебедчика нет, его забрали на вахту вместо Юры.

— Садись, Сева! — Валентин, наш бугор, хлопнул ладонью по мешку рядом с собой. — До обеда, один хрен, делов не будет. Валяй, Гоша, дальше!

— Ага, так про шо я балакав? — продолжил Гоша, рыжий звонкоголосый хлопчина, забравшийся с правого берега Днепра на Тихий океан, чтобы «заробить на хату».

Так бы и просидели мы на мешках до обеда, если б Валентин вдруг не вспомнил:

— Слушай, Сева, да ты ж крановщиком работал, ежли моя память не барахлит!

— Отличная память, — подтвердил я.

— И молчит! — Он посмотрел на бригаду и весело-сердито скомандовал мне: — А ну-ка марш на лебедки!

— Так они же паровые! — пытался я сопротивляться судьбе, которая с этого момента была решена — я стал матросом-лебедчиком.

Поверьте мне, прекрасней специальности нет на рыбном флоте! Всегда на палубе, на крепком, как добро заваренный чай, морском воздухе, всегда видишь весь мир вокруг.

Я встал за рычаги. Чуть утопил их вниз, и лебедки загрохотали, как два трактора. Я вздернул рычаги вверх, и трактора взревели, бешено вертя барабаны уже в противоположную сторону. Пока ты не привык к грохоту паровых лебедок, он кажется оглушительным и страшным, приковывает и поглощает внимание. Нужно сразу пересилить себя и постараться забыть о нем… Затравленно озираясь на громыхающие барабаны, я забыл о гаке и шкентелях. А когда наконец вспомнил и взглянул вверх, было поздно: массивный, кованый гак легкой пташкой вознесся в небо и закрутился вокруг центральной оттяжки. В ужасе я резко нажал на рычаги, мои трактора заглохли.

— Нормально, — спокойно сказал Валентин, чуть улыбаясь одними глазами. Похлопал по лопаткам и добавил: — Ас лебедчик будешь, поверь мне.

И я поверил и стал работать. На обед я шел качаясь. А после обеда — что за странная любовь с первого взгляда — мне не терпелось вновь встретиться с лебедками. Они празднично грохотали в моей хмельной от радости голове, а руки горели, не руки, а какие-то совершенно самостоятельные и сильные существа, вдруг осознавшие свою независимость и силу. Почему же раньше, на кране, я не чувствовал всего этого?

— Где, — кричу, — наш герой?

И замечаю, что в приемной врач не один — в углу у стола сидит Маринка. Она в цветастом байковом халате, с распущенными волосами, с обнаженной для укола левой рукой. Глаза — точно у вспугнутой лани.

— Привет, Мариша! — бодро, чтоб скрыть смущение, здороваюсь я.

Она кивает мне, пытаясь улыбнуться.

В палате-каюте, которая солидно называется «Мужской стационар», остро пахнет карболкой, йодом, эфиром. Я фыркнул, и Юрка тут же проснулся, сел на койке и, как котяра, выгнул спину.

— Ох и лодырь, — говорю. — Будешь теперь сутками спать?

— А где они? — спрашивает лодырь, зевая.

— Кто «где»?

— Да сам же сказал; с утками спать.

— Ну и балаболка! — смеюсь я. — Держи вот книжку. Точь-в-точь про такого же шалопая, как ты.