Борис Мисюк - Час отплытия

Разве мог дневник вместить события этого дня?

В дорогу мать справила Витосу «министерский» чемодан — под цвет темно-синего костюма, с мягким верхом, округлыми углами, ярко-желтыми ремнями внутри и двумя золотыми ромбами замков снаружи. На самое дно, на голубой в полоску шелк подкладки. Витос уложил четыре общих тетради в дерматиновых переплетах. Одна тетрадь станет дальневосточным дневником, три других вместили жизнь Витоса с седьмого класса.

Он хорошо помнит момент, когда раскрыл первую тетрадь. Все существо его тогда переполнила Тайна. Даже Валька и Славка, знавшие до тех пор о нем все, не должны были узнать о ней. Убежище — начертано вверху страницы, а чуть ниже потекли бисерные строчки, среди которых, порой по нескольку раз в строке, мелькают две буквы, выписанные с трепетом.

Во второй тетради главный знак Тайны был уже написан по-русски, но с неменьшим старанием — В.Л. Третью тетрадь, жизнеописание десятиклассника, занимал преимущественно светлый квадрат ринга. Все реже мелькало В.Л., зато по три-четыре страницы кряду заполняли бои, первенства, чемпионаты, с глубоким анализом тактики и самой скрупулезной разработкой стратегии прядущих поединков. Мечты, об олимпийском ринге здесь соседствовали с описанием домашних сражений — от бабкиного ворчанья по поводу разбитых носов до банальных материнских запретов: не пойдешь, мол, на тренировку, пока не расскажешь толком про Пьера Безухова, или: забудь про областные соревнования и вообще про свой мордобой, я запрещаю тебе заниматься этим в ущерб школе. Знала бы она, сколько «консультаций» по физике и математике прошло в спортзале! Любовь к В.Л. не то чтобы была забыта, но потускнела заметно: В.Л. если и ходила в спортзал, то только на вечера танцев, к которым Витос был почти равнодушен.

Но одна дата, в самом начале третьей тетради, сияла в разноцветных лучах.

«Такого никогда и ни с кем не случалось, — писал Витос. — Я абсолютно убежден в этом, потому что об этом писали бы и пели, а я до сих пор не читал и не слышал о таком. Произошло это со мной сегодня днем, в самую жару, в городском парке. Я шел с тренировки. Как обычно, после душа чувствовал легкость и бодрость и удивлялся, что город спит, сморенный солнцем. И в этой тишине я подумал о В.Л. Как всегда, чувство тоски по ней пронзило всего меня, но в этот раз оно длилось всего одно-единственное мгновение. Все мое существо быстро стало заполняться чем-то большим и легким. Как будто весь простор ввысь и вширь начал вдруг переливаться в меня, в мою грудь, в мою душу. Я ощутил в себе огромность и силу. Если б захотел, я мог запросто перешагивать через самые высокие деревья, мог поднять одной рукой круглый каменный фонтан к самому солнцу, лишь бы он уместился на моей ладони. Я искал глазами ту самую точку опоры, чтобы повернуть земной шар, чтобы разбудить сонное царство и сказать всем: «Я люблю ее и для нее поверну Землю!» И вдруг я подумал, что люблю В.Л. совсем не так, как обычно любит человек, я подумал, что людям не понять моей любви. Я почувствовал совершенно ясно, что никакой другой любви, ни-ка-кой другой мне не нужно от В.Л. Моей душе необходима ее душа, и только! Они должны встретиться там, в синем эфире, и там летать в солнечных лучах. Я понял вдруг самую суть Великодушия. Абсолютно ничего, связанного с телом, телесного! Вот сказали бы мне сейчас: она — твоя, даже сама В.Л. сказала бы: Витя, я люблю тебя, обнимай меня, целуй, делай со мной что хочешь, и я бы только улыбнулся и только чуть-чуть покачал головой: нет.

Я медленно плыл по парку, улыбался и чуть покачивал головой. Я смотрел в густую синеву и видел витающие там светлые, бесплотные наши души. Со стороны я, наверное, смахивал на блаженного…»

Этот день стал переломным, и любовь Витоса стала приземляться и медленно гаснуть с этого дня. Но ракета гаснет бесследно, а Витос отныне без конца будет возвращаться памятью к этому дню, к этому чувству.

Да, первая любовь не проходит без следа. Она навеки остается с тобой. Живет и дышит в тебе, и грудь твоя потому порой и вздымается внезапно высоко: знай, это вздохнула живущая в твоей душе Первая Любовь. И никогда она не вздохнет без причины. Ты взрослеешь, мужаешь, даже черствеешь под суровыми норд-остами жизни, ты можешь этого и не замечать, а она все видит и слышит. Порой она не дает тебе покоя, я ты пытаешься утопить ее в вине, выкурить табачным дымом, а она, ясноглазая и застенчивая, вдруг, в самый неподходящий миг, встанет во весь рост, вскрикнет пронзительно, и заноет болью душа, и ты по первому этому зову выйдешь на волю — в парк, на палубу, на балкон, запрокинешь голову в небо, и глаза твои, теперь глубокие и грустные, отразят звезды, луну или солнце…

Как все хлопцы-одноклассники, Витос умел смотреть сквозь девчат, не давал им спуску, не лез никогда за словом в карман. Но эта легкость в обращении с прекрасным, слабым, непостижимым, бог его знает каким, в общем, противоположным полом была у него напускной. Он вздрагивал от случайного прикосновения девичьей руки, он втайне считал себя ущербным, на танцах выбирал самые темные углы и почти никогда не танцевал. Он был уверен, что в объятиях любимой девушки немедленно расплавится от собственных чувств. Порой, представив на миг совершенно невозможное — девичьи руки, обвившие его шею, — Витос целыми днями ходил словно ослепленный. Случись это на самом деле, он сошел бы с ума или умер от счастья.

И вот случилось. Четырнадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. И он не умер, а наоборот — будто воскрес, почувствовал новую, необычную силу, радость, которую нельзя даже сравнить ни с чем… И все это пришло в тот день со Светланой Александровной, Светой, Светланкой, Золушкой с камбуза.

В светлом проеме двери возникла мальчишеская фигурка в спортивном трико.

— О-о! — воскликнул Витос и забыл закрыть рот, уставясь на Светку, глядевшую в полумрак каюты круглыми от испуга глазами.

Дневник остался на подушке раскрытым. Сердце Витоса, обгоняя самые свихнувшиеся часы на свете, рванулось вперед, замолотило идущим вразнос дизелем, сбросило его с койки, толкнуло к выключателю. По пути он чуть не сбил с ног тоже перепуганную не на шутку девушку, внезапно раздумал зажигать свет, остановился возле нее как жердь и выдавил:

— Проходи, садись.

Светка, тихохонько ступая и косясь на нижнюю койку, скрытую шторой, прошла к дивану и села в темный угол под иллюминатором, мерцающим морозными кристаллами.

После праздника они почти не виделись. Но если вы думаете, что это по их собственному желанию, то страшно ошибаетесь. Просто им ужасно не везло: днем оба на работе, на людях, а вечером…

В первый же послепраздничный вечер помполит вызвал к себе ремонтного механика — молодого парня, недавно закончившего политехнический, матроса-обработчика, щеголявшего на танцах в пиджаке с университетским ромбиком, и почему-то Виктора Апрелева. Загадочно улыбаясь, товарищ Бек Махмуд Рамазанович, которого все на судне звали Михаил Романович, сообщил собравшимся, что в системе заочного обучения рыбаков наступил новый учебный год. Заочная школа плавсостава, сказал он, располагает ограниченным штатом водоплавающих учителей. «Удачу» в этом смысле постигла неудача (при этих словах помполит обворожительно улыбнулся, а вместе с ним осторожно улыбнулись механик и матрос). А посему, сказал товарищ Бек, в парткоме управления посоветовали самим организовать на базе УКП — учебно-консультационный пункт. Так обработчик с «поплавком» на пиджаке стал учителем русского, механик — математики и химии, а на Витоса, который еще до конца не смыл чернила с пальцев, возложили должность учителя физики.