Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Поразительное столкновение. Ленин со своим жгучим нетерпением ждет, когда же ему доставят синюю тетрадь, чтобы взяться за работу о будущем государстве. Зиновьев ничего не ждет. Он весь в мрачном настоящем. И его даже можно понять. И в том, что можно понять, сила художника и верность исторической правде. Шалаш действительно не место для высоких и гордых дерзновений. Ленин вернулся в старинное подполье, ему улюлюкает весь мир, включая и «социалистов». А он здесь, в шалаше, на меньшее, чем на пролетарское государство, и не соглашается. Разве все это не поразительно? Если в повести угадывается большая подготовка ее автора, то здесь в особенности точно и подробно вскрывается ленинская стратегия, когда этот непостижимый человек проникал в такие глубины общественных явлений, что, конечно, уж не снилось Зиновьеву, да и не ему одному. Тут надо было беспрекословно верить Ленину. Но Зиновьев верить не мог по той простой причине, что его страх перед могуществом буржуазии был сильнее преданности Ленину, партии.

Некоторым читателям может показаться неприятным само появление в советском литературном произведении Зиновьева. Да, может быть, и так. Ничего не поделаешь. Историю можно замалчивать, но она от этого не перестанет жить в прошлом. Все дело в том, зачем художник берет тот или другой кусок истории. В данном случае, отрешившись от предвзятости, очень легко ответить на этот вопрос. Учить надо современников тому, что такое истинный ленинизм и что такое самый ничтожный, почти невинный отход от ленинизма. Чем кончил Зиновьев, знают все, а как он начинал, знают немногие. Но высший смысл этого произведения заключается в его неотразимом историческом примере мирового значения, каким является период жизни и деятельности Ленина от июля по октябрь.

Никто, конечно, по художественным произведениям историю не изучает, но в иных художественных произведениях исторические примеры на нас производят более сильное впечатление, чем сама история. Это происходит потому, что художник глубоко берет жизненность исторического примера, а историку нет дела до жизненных подробностей. Так и у Казакевича, который еще и в своей повести «Звезда» раскрыл нам большую поэтичность и мужественную нежность своего дарования. Но, скажут, неужели в повести нет очевидных недостатков? Недостатки найдутся. И о них следует говорить при литературно–критическом разборе вещи. Мне же надо было сказать о главном — что повесть эта хорошая и что она нужная.

1961

Герой нашего времени

Современный герой, или, как говорили в старину вслед за Лермонтовым, герой нашего времени… Если собрать все статьи, написанные о нем хотя бы за последние полгода, то будет толстый том, может быть, два… Очень много. Мне кажется, что в истории нашей литературы, старой и новой, не было такого множества рассуждений о герое современности, как теперь. Притом рассуждений очень многословных, удивительно однообразных, однотипных.

Можно восхищаться и думать, что сие доказывает лишь одно: как пишущие страдают за нашу литературу и как они страстно желают увидеть героя нашего времени в романе, кинематографе, театре. А можно пристальней всмотреться в этот неудержимый поток статей, и тогда окажется, что для восторгов тут не слишком много оснований.

Героя современности представить себе нетрудно, даже не обладая сильным и развитым воображением. Соберите воедино пять или десять положительных качеств, присущих настоящему советскому человеку, и у вас получится герой нашего времени, каким он должен быть в романе, кинематографе, театре. Так многие думают и чистосердечно веруют в такого героя, который должен озарить своим сияющим ликом нашу литературу и искусство. Веруют, пишут статьи, выступают с речами, а он, этот герой, не является и ничего не озаряет. Почему? Что происходит? Неужели мы, советские литераторы, создавшие блистательную галерею художественных образов нашего времени, вдруг стали до того упрямыми и косными, что не хотим внимать благим советам, как написать современного героя? Давайте задумаемся.

А думать надо прежде всего о том, что до художника, за художника никакого образа героя современности создать невозможно. Если мы точно поймем эту простую и очень важную истину, то многое из того, что сейчас пишется о современном герое, не только нас не восхитит, но покажется простой литературной болтовней, засоряющей мозги читателя.

В самом деле. Неужели так ясна и так прямолинейна проблема человека нашего времени на нынешнем удивительном этапе его развития, что проблему эту можно разрешить в рядовой публицистической статье? Неужели можно всерьез думать, будто, разрешивши эту проблему таким «теоретическим» образом, мы имеем все основания ждать, что художник запомнит, запишет, заучит все наши положения и по ним создаст некий тип современника, который и соберет в себе лучшие черты героя нашего времени?

Позвольте тысячу раз извиниться и все–таки сказать, что это чепуха.

Высокие качества современника, которые перечисляются в бесконечных статьях о нем, удивительные примеры, подтверждающие эти качества, действительно хороши и действительно существуют в жизни. Да. Но публицист говорит о готовом. Художник думает о зреющем. Публицист пишет о том, что видно каждому. Художник — о том, что каждому не видно. Публицист регистрирует. Художник творит.

Открыть героя — вот вечная загадка и самая святая задача для писателя, если он способен ставить перед собой святые задачи.

— Что там открывать? Какие загадки? — утверждают иные публицисты. — Героев у нас великое множество. Все их высокие качества общеизвестны…

Вот это и есть сомнительная болтовня о современном герое, потому что сбивает с толку нашего читателя, который привык с глубоким доверием относиться к газетной и журнальной публицистике. Вот, к примеру, до чего договорился т. А. Макеев из Хабаровска, статью которого напечатала «Советская культура» в номере от 21 ноября. «Хочется увидеть такого героя, чей характер сложился задолго до начала спектакля. Хочется, чтобы современный герой предстал перед зрителями в героическом костюме — в шлеме космонавта, доспехах современного рыцаря».

Желание почтенное — рыцарь, современные доспехи… Возражать, пожалуй, трудно. Да. Но «героический костюм» — это ведь только костюм.

Из бесчисленных «хочется видеть» я взял это, потому что оно — крайнее и, таким образом, как бы уж итоговое. Автор бранит психологическую драму, сложнейшие душевные коллизии, по его словам, вызывают у него брезгливое чувство, а оттенки чувств на сцене он уподобляет женским перлоновым чулкам…

Когда шла Великая Отечественная война, то в газетах порой встречались рассуждения о современном герое и говорилось примерно то же самое, что и теперь. И пишущие придерживались того же мнения, какого они придерживаются и теперь: будто им все известно о герое, а писателям — нет. А писатель Александр Твардовский, вопреки всем «хочется видеть», упрямо и неторопливо писал своего «Василия Теркина». Подчеркиваю вопреки , потому что открытый им образ не имел при себе никаких рыцарских доспехов и ни в какие «героические рамки» не помещался, то есть ничего общего не имел с великолепными типами героев, решенными в публицистическом порядке.