Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

— Ты не передумала? Завтра придешь? — спросил Володька так неизъяснимо родственно и посмотрел на Ирочку такими родными глазами, что у нее потеплело на душе.

Но она ничего не могла с собой поделать.

— Усвой! — ответила она раздраженно. — Я не привыкла передумывать.

— Вот человек! Спросить нельзя.

— Я просто хочу, чтоб ты знал.

— Значит, не передумала, — с облегчением сказал Володька. — С утра приходи на Арбат. Бригадир сам оформит. Обязан.

Ирочка не поняла.

— Как так обязан?

— Как, как! Я же тебе сказал!

— Тогда я не хочу!

— Имей дело с такими!.. — Володька рассердился.

Светлана закипела от удовольствия.

— Правильно, Ирка! Пошлем к чертям эту компанию. От одного вида усатой жабы зачахнуть можно.

Володька допил остаток водки.

— Имей дело с ненормальными. Для чего же я старался?

— А вам хочется, чтобы девушка имела дело с пылью, с песком, с грязью? — напустилась на него Светлана.

— Я не говорю, что мне хочется.

— А зачем вы старались?

— Она настаивала, — с неудовольствием ответил Володька.

— Ирка! — Светлана кричала. — Ирка, решай! Я же говорю, что запросто тебя устрою.

Но тут уже вступил в свои права характер Ирочки. Продолжая хмуриться, она сказала:

— Я не просила его угощать кого–то ради меня… Но передумывать я не привыкла.

Светлана не умела долго оставаться доброй и великодушной.

— Ну что ж, — язвительно сказала она. — Не хотела кушать белого, поешь чернушки. Правильно, — обратилась она к Володьке, — переменим пластинку. Давайте петь.

Голос у нее неожиданно оказался низким, глубоким, бархатным. Пела она выразительно. Володька удивленно примолк. Светлана пела какие–то свои, неизвестно кем сочиненные песни. Их не мог бы сочинить никакой поэт, потому что в них была неподдельная простота народного сочинительства. Светлане, Володьке, Ирочке были понятны простые, однолинейные образы этих песен, резкими и точными словами выражавшие любовь, измену, печаль, радость. «Ручей журчит, а я мечтаю…» Володька подладился к Светлане, и они запели вдвоем. Ирочка не знала слов и завидовала ребятам: за этими песнями стояли люди, к которым ее влекло.

Ведь до сих пор никто не знал, почему она так упорно стремилась в бригаду Володьки. Мир рабочих людей давно манил Ирочку, но после неудачного эксперимента с шинным заводом она поняла, что входить в рабочий мир нужно по–настоящему. Вместе с тем в ее решении работать в бригаде была и доля гордой юношеской романтики, и доля упрямства, и доля чувства к Володьке. Наконец, для чего–то Ирочка выписывала же свою любимую «Комсомольскую правду»!

— Ирка, я лечу. У меня свидание.

Володька вспомнил, что сегодня он должен быть у Сони, и у него сделалось нехорошо на душе. От одной к другой… Так вот разменяешься и ничего хорошего в жизни не увидишь. Володька твердо решил к Соне сегодня не ходить и, может быть, расстаться с ней навсегда.

На голове Светланы уже топорщилась ее ярко–оранжевая шляпка.

— Ирка, мы провели время мировушенски… Помнишь, в пятом говорили…

От пятого класса их отделяло уже шесть лет. Можно смеяться над оранжевым одеянием Светланы, но ведь она самостоятельный человек, живущий своим трудом. С завтрашнего дня Ирочка тоже начинает самостоятельную жизнь. Прощай, детство! Ты где–то вдали, в розовых мечтах далекого прошлого, мировушенское…

Как натура очень цельная в своих симпатиях и антипатиях, Светлана, уходя, лишь мельком кивнула Володьке, а Ирочке сказала:

— Будем дружить. Прошлому гроб и свечи.

Она сказала это так лихо, что Володька поморщился. Девицы, которые изъяснялись на языке рабочих парней, на его собственном языке, действовали ему на нервы.

Светлана ушла.

— И ты гуд бай, — сказала Ирочка.

Вот тебе раз! Он для нее старался, помог ей, наконец, потратился на нее. А она ему «гуд бай». В конце концов, можешь не благодарить, но не гони же человека, который к тебе всем сердцем.

— Что же ты стоишь?

Он потянулся к ее руке, все еще не веря, что ему и вправду надо уходить. Она прятала руки за спину.

— И уйду! — неожиданно для себя самого закричал Володька.

От горькой обиды кровь прилила у него к голове. Это случалось редко и, откровенно говоря, Володьке нравилось. Он считал, что кровь у него не простая, а казачья, и в таких случаях бушевал особенно воинственно и радостно.

— И уйду! — кричал он. — И не приду больше! Не приду!.. Не приду!..

Ирочка торжественно презирала его, пока он бушевал, кричал, неистово дышал, метался в поисках шляпы.

Одним махом распахнув дверь и выбежав на площадку, Володька чуть не сбил с ног женщину, которая, видимо, собиралась позвонить. Это была соседка, нарядная дама с искусственной головой. Она с удивлением посмотрела вслед Володьке, со всех ног бросившемуся вниз по лестнице, и вошла в квартиру.

У соседки были зеленые глаза, теплые и смеющиеся. Они мягко и неприятно изучали Ирочку. Красивое моложавое лицо соседки с тонкой, как бы отделанной кожей было неприятно Ирочке своей улыбающейся самоуверенностью.

Оказалось, что у нее испортился телефон, а ее с минуты на минуту должны соединить с Парижем, где сейчас находится ее сын.

— Пожалуйста, пожалуйста, — повторяла Ирочка с сухой покорностью.

Женщина набрала нужный номер, и скоро дело было устроено. До разговора с сыном оставалось минут пятнадцать. Она села в прихожей у столика.

— Давайте, деточка, познакомимся, — мягко и в то же время настойчиво сказала соседка.

«Сейчас начнет расспрашивать про Володьку», — с раздражением подумала Ирочка. Но она ошиблась.

— Меня зовут Елена Васильевна! — Протянув Ирочке руку, она с достоинством добавила: — Елена Васильевна Крохина.

Ирочка нехотя представилась.

Ей хотелось думать о Володьке, о том, где он сейчас, о завтрашнем дне, но — ничего не поделаешь — приходилось поддерживать разговор.

— Нельзя быть такой мрачной, — говорила Елена Васильевна своим мягким и настойчивым голосом. При этом она оглядывала Ирочку так, словно собиралась шить ей платье. — По специальности я врач–гомеопат, — продолжала она. — А вы деточка, учитесь?

Ирочка не без вызова ответила, что работает в бригаде специалистов по наружной реставрации домов и занимается физическим трудом. Елена Васильевна тонко улыбнулась.

— Не верю я вам, деточка, — сказала она. — Руки, руки… Они не только не знали тяжелого физического труда, но и не годятся для него.

И уже серьезно, с видимым участием она добавила:

— Да и вся ваша конституция не такова…

— А какова? — недружелюбно спросила Ира.

— Какова… — Крохина на мгновение задумалась. — Как вам объяснить? На месте вашей мамы…

— У меня нет мамы.

— На месте ваших близких я не разрешила бы вам заниматься тяжелой физической работой.