Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Елена Васильевна бросила на сына грозный взгляд, но Ростик не захотел выпутываться.

— Слушай, мать… — беспечно сказал он.

— Слушаю, — сухо ответила Елена Васильевна.

— А что, если я женюсь на девушке, — он усмехнулся, — у которой есть сын?

Мать пристально взглянула ему в глаза. Они были ясными и веселыми, и смех, светившийся в них, тоже был ясным и веселым.

— Чей сын? Твой?

Этого вопроса Ростик не ожидал. Он испугался и торопливо ответил:

— Нет, нет, не бойся. Я тут ни при чем.

— Отлично. — Елена Васильевна не скрывала своей иронии. — Только почему один сын, лучше уж двое… И хорошо бы лет по двадцати, чтобы самому не воспитывать.

Ростик не желал понимать ее иронии.

— У нее один сын. Семи лет.

— Тоже неплохо. Легче приучится называть тебя отцом.

Ростик решил прекратить игру.

— Успокойся, — лениво потягиваясь, сказал он. — Я пошутил.

Но Елена Васильевна понимала, что это вовсе не шутка. Может быть, он так же точно шутил с Катей и Юлечкой?

— Эта девушка… с сыном и есть Стелла Зубарева?

— Неважно.

— А все–таки?

— Она.

— Ты с ней давно встречаешься?

— Извини, мать, мне надо переодеться. И успокойся. Ни мне, ни тебе ничто не грозит.

Ростик ушел. Его признание наполнило душу Елены Васильевны беспокойством и страхом. Настало время серьезно заняться будущим сына. Она обязана оторвать Ростика от этой Стеллы и соединить его с другой — достойной, чистой, скромной…

Нина Петровна ушла из больницы раньше, чем обычно, так как нужно было купить Ивану Егоровичу на дачу кой–какие продукты. Он должен питаться правильно и разумно. Организм у него выносливый, но не сильный. Денег у Нины Петровны было немного, и она заранее высчитывала, что ей удастся купить. Она вышла из ворот больницы с видом человека, которому предстоит решить нелегкую задачу.

У железной калитки старинных каменных ворот к ней подошла хорошо одетая женщина и мягко ее остановила, взяв за локоть рукой в тонкой кожаной перчатке. Неизвестная была молода. Ее неяркое, но приятное лицо радостно улыбалось. Прямой сухой носик, серенькие, как дождевая вода, глазки, добрый рот, с накрашенными губами. Жена, дочь, сестра? Сколько раз Нину Петровну останавливали неизвестные женщины! Она их знала и не любила. Почти все они хотели заручиться ее участием к их беде и заставить ее за деньги внимательнее относиться к своим мужьям, отцам, братьям. Эти попытки купить ее участие были противны Нине Петровне. Ни одно медицинское светило не могло бы заставить ее предпочесть одного больного другому, если это не диктовалось самим его состоянием. Легкий — так и нечего с ним нянчиться, тяжелый — смотри да смотри! К тяжелым, даже к таким, состояние у которых было безнадежно, Нина Петровна относилась как к близким, родным ей людям. До самого конца она делала все, что было нужно, а практически уже совсем не нужно. Бывали случаи, когда ее героические усилия завершались полным торжеством того отделения, где она работала: изолятор возвращал, казалось бы, безнадежного больного. Какая–то, может быть, незначительная мера, принятая вовремя, не давала оборваться нитке, связывающей человека с жизнью. Но Нина Петровна никогда не позволила бы себе сказать, что она спасла больного. А ведь это было именно так: она спасала людей своей настойчивостью, смелостью, точностью, и за Ниной Петровной укреплялась скромная слава лучшей сестры больницы.

— Вы чего хотите? — спросила Нина Петровна у неизвестной женщины, зная наперед, что разговор предстоит ненужный и неприятный.

— Ничего, — радостно и виновато ответила женщина.

Ее лицо светилось счастьем, и она смотрела на сестру с истинным преклонением.

Но Нина Петровна знала, что будет дальше, и приготовилась к отпору.

— Ведь это вы и есть Нина Петровна? — робко спросила женщина.

— Я. И что же?

На глазах у женщины заблестели слезы. Она все еще не отпускала локоть Нины Петровны, а теперь судорожно схватила ее за руку и стала трясти. Нина Петровна с облегчением подумала, что дело, видимо, обойдется одними излияниями благодарности. Так оно и было. Женщина назвалась Синяевой. Ее муж, метростроевец, проходчик, недавно вернулся из изолятора и теперь стремительно выздоравливал. История его болезни была редкой и роковой — заражение крови через ссадину. На всякий случай, почти не веря в успех, врачи назначили ему множество необыкновенно тонких и сложных процедур. Справиться с ними мог только человек, относящийся к своему делу, как художник. Теперь Синяев, лежа на койке, распевал полунеприличные песни, и никто на него не сердился.

Несмотря на все свое преклонение перед медицинской наукой, Нина Петровна утверждала, что в молодом организме Синяева были великие запасы жизненных сил, которые сами ухватились за помощь извне и вытащили больного из могилы. Однако жена Синяева думала иначе. Ее муж, как только стал способен говорить, указал ей на Нину Петровну. Задыхаясь от ужаса и восторга, он отрывисто рассказал, что эта сестра спасла ему жизнь. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он видел около себя ее одну и в своей борьбе за жизнь сохранил ощущение ее жесткой, сухой, сильной руки.

И вот жена его пришла отблагодарить Нину Петровну, как это водится у людей испокон веку. Она искренне и честно хотела отблагодарить сестру малой толикой денег, которые она и держала сейчас а руке.

— Возьмите. Пожалуйста. Немножко… От всей души! — шептала женщина и неловко совала Нине Петровне деньги.

Нина Петровна вырвала у нее свой локоть, как будто его обожгло крапивой. На лице ее выразились боль и отвращение.

— За кого вы меня, гражданка, принимаете? — пронзительно и резко спросила Нина Петровна. Когда она хотела быть резкой, она производила на людей устрашающее впечатление. Голос ее скрипел, лаял, бледные щеки покрывались красными пятнами, глаза смотрели из–за очков с ненавистью и угрозой.

Но, ослепленная своим счастьем, Синяева не замечала всего этого.

— Поймите, дорогая… Вы сделали… Не знаю, как вас отблагодарить, — бессвязно говорила она, сияя глазами. — Поймите!

Нина Петровна не хотела ничего понимать. Таков уже был ее характер, стойкий, бескомпромиссный, гордый. Если бы она приняла эту подачку, все ее жизненные правила были бы разрушены. Она не считала свою заработную плату вполне достаточной, более того, находила, что ее усилия еще не оценены по достоинству, но свои отношения с государством неизменно уважала.

— Понимать тут нечего! — ответила Нина Петровна, покрываясь красными пятнами. — Вы мне суете чаевые, а я на чай не беру. Мне не то что на чай, но и на хлеб хватает, представьте себе! И даже с маслом! Уберите свои деньги!