Николай Погодин - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4.

Должен сказать, что своим появлением на свет «Третья, патетическая» во многом обязана артисту Художественного театра Борису Смирнову, лучшему, на мой взгляд, после Б. Щукина исполнителю роли Ленина. В «Кремлевских курантах» Смирнов показал такое понимание ленинской сущности, продемонстрировал такое глубокое проникновение в характер, что хотелось вместе с актером идти дальше, приподнимая все новые и новые пласты могучей, неисчерпаемой натуры. Смирнов не играет роль Ленина, он создает образ Ленина. Причем образ этот воплощает передовую мысль России, самое радикальное, что вышло из Добролюбова, Чернышевского, Чехова, что отличало великую русскую интеллигенцию.

Лишь такое решение образа подходит к характеру «Третьей, патетической». Я понимал, что Смирнов может показать человека вечно напряженной мысли, сумеет раскрыть исторический масштаб ленинской натуры, сочетающей черты народного вождя и «самого человечного человека». Смирнов мог подняться до высокой патетики, пронести через спектакль тему бессмертия Ленина (это и было главной задачей драмы), показать не смерть, а бессмертие Ильича.

В последней части трилогии Ленин занимает совсем другое место, чем в первых двух пьесах. Это уже не эпизоды, а нечто другое.

Я хотел показать Ленина очень интимно. Но я отказался от изображения Ильича в семейной обстановке — это могло увести в сторону, превратить пьесу в семейную драму. (По этой же причине я ввел в пьесу не Надежду Константиновну Крупскую, а Марию Ильиничну Ульянову — прежде всего как редактора «Правды».) Ощущение интимности должно было возникнуть из чувства непосредственной внутренней близости с Лениным. Поэтому даже те сцены, которые на театре принято называть массовыми, я старался писать так, чтобы они рождали это чувство, чтобы зритель наблюдал этот постоянный внутренний контакт Ильича с окружающими.

Я уже говорил, что временем действия пьесы взят сложный период жизни нашего государства, нашей партии. И нэп в пьесе дан, чтобы показать, как он отражался на тех процессах, которые происходили тогда в партии, в рабочем классе.

Важно было подчеркнуть, в какой острый и напряженный политический момент Ленин уходил из жизни. И то, что он это глубоко сознавал, усиливало трагедийность ситуации.

Ведь сцена на заводе — не очередная, рядовая встреча с рабочими; Ленин приехал прощаться с рабочим классом. Перед тем, как уйти из жизни, он должен был сам убедиться, чем живут, чем дышат рабочие, должен был еще раз утвердиться в своей вере в пролетариат, ибо «все наши надежды, все наше будущее, вся наша жизнь — в пролетариате, в котором никогда обмануться нельзя». В этой вере — источник огромного ленинского оптимизма, который мне хотелось передать.

Трагическое содействует с оптимистическим. (Вспомните Вишневского — « Оптимистическая трагедия».) Ленин смертельно болен, а говорит: «У меня прекрасное настроение». Вот здесь и заключена истинная патетика и вся художественная сущность пьесы.

Одной из важнейших, определяющих черт ленинского характера, которую я стремился передать как можно ярче, была любовь к людям, вера в них.

Ленин не терпел маловеров, был непримирим к ним. В одном из своих выступлений он говорил о Сосновском, как о сомневающемся. Отсюда и родилась, на мой взгляд, очень важная сцена пьесы — разговор Владимира Ильича с Дятловым и Ипполитом. Растерянности, метаниям Ипполита, сомнениям и всяким «но» Дятлова противостоит непоколебимая ленинская уверенность в силе и стойкости Коммунистической партии.

Со стороны некоторых критиков раздавались упреки в адрес Дятлова. Его хотят видеть человеком «без страха и упрека», без всяких сомнений. Это неверно. Сейчас, по прошествии многих лет, мы владеем ленинским наследием, и многие вещи благодаря этому предстают в ясном свете. Современникам Ленина было труднее, им самим приходилось разбираться в сложнейшей политической обстановке, и, естественно, в тех условиях могли возникнуть сомнения в правильности отдельных действий партии, особенно при таком сложном явлении, как нэп.

В этом–то и заключается драматичность ситуации, основа драматического конфликта. Требования же, предъявляемые к образу Дятлова, лишают образ драматического зерна. Его хотят видеть совсем другим человеком, чем тот, который выведен в пьесе. А я не мог наделять рабочего 20‑х годов чертами коммуниста наших дней. В «Третьей, патетической» мне хотелось не только показать глубочайшую веру Ленина в новый тип человека, хотелось и прославить этого человека — строителя нового мира. Но каким я вижу этого нового героя?

Когда у нас идут разговоры и споры о положительном герое, то часто путают разные вещи. Путают «червоточинку» в человеке и его недостатки. Я за человека без «червоточины». Потому что, если придерживаться противоположной точки зрения, в эту червоточину легко могут заползти черви, и тогда мы многое растеряем из того, что приобрели за эти годы. Но беда в том, что в человеке без червоточины нередко хотят видеть эдакого стерильного, выхолощенного героя. Ленин любил людей во всей их самобытности, своеобразии. И это не значило, что они во всем были безупречны.

С разными и порой противоречивыми чертами сталкиваемся мы в одном и том же человеке. Это естественно. Скала не бедна и не состоит из одной только породы. Но многообразие черт не исключает цельности характера.

Вот об этом, очевидно, забывают некоторые товарищи, когда требуют от драматургии каких–то черно–белых ликов, живущих в непреоборимом антагонизме. Получается, что наши пьесы должны населять одни дьяволы и ангелы. Но где же, на какой планете будут жить «переходные» типы? Или им отводится роль искусственных спутников?

Я не знаю, в какой мере мой рассказ о работе над трилогией будет интересен и нужен. Но мне хотелось, делясь с читателями журнала опытом своего многолетнего труда, затронуть общие вопросы состояния нашей литературы, нашей драматургии, коснуться тех творческих проблем, от правильного решения которых зависят и глубина содержания, и художественность произведений искусства, то есть в конечном счете зависит — в высоком смысле этого слова — популярность их у народа. А ведь народное признание и есть тот высший суд, который судит со всей строгостью, со всей мерой взыскательности, поверяя искусство жизнью.

1959

Для меня самое важное

Тридцать лет назад появилась на свет моя первая пьеса «Темп». За ней последовали другие: одни были удачны, приносили творческую радость, иные не удовлетворяли меня, не нравились и зрителю, быстро сходили со сцены.

Многообразная, стремительно развивающаяся действительность подсказывала все новые сюжеты и образы. Но главными темами на протяжении прошедших тридцати лет оставались для меня две — творческий труд нашего современника, рабочего, инженера, колхозника, ученого, становление характера, развитие его личности в труде и историко–революционная, отражающая первые завоевания революции, неисчислимые трудности, с которыми пришлось столкнуться молодой Советской республике, пафос их преодоления. Обе эти темы связаны с вечно дорогим всем нам образом Владимира Ильича Ленина. Его я и попытался воспроизвести в своей трилогии.